— Этой трубкой никто до вас не пользовался, — сказал Король Лазарь. — Она приготовлена для вас, и только вы один будете ее курить. Эта кровать тоже ваша, и только ваша. Никто, кроме вас, никогда на нее не ляжет. А опиум, что вы попробуете нынче ночью, наивысшего качества — такой употребляют лишь короли, фараоны, императоры и святые люди, желающие стать богами.
Я попытался заговорить, но не смог издать ни звука, ибо во рту у меня пересохло. Я облизал губы и повторил попытку:
— А сколько… — начал я и осекся, когда Король Лазарь дотронулся до моего плеча длинными желтыми пальцами с длинными желтыми ногтями, призывая к молчанию.
— Всякие разговоры о цене неуместны между джентльменами, мистер Коллинз. Сначала попробуйте — а потом скажете мне, стоит ли наркотик такого непревзойденного качества тех денег, которые все остальные джентльмены… — он повел перед собой костлявой рукой с длинными загнутыми ногтями, указывая на безмолвные ряды коек, — согласились отдать за него. Коли вы останетесь недовольны, я не возьму с вас платы, разумеется.
Король Лазарь отступил в темноту, а мужчина в балахоне, по имени Хан, помог мне улечься на койку, подложил мне под голову деревянный брусок с выемкой (на удивление удобный) и зажег мне трубку.
Интересно ли вам, дорогой читатель, узнать о воздействии этого чистейшего опиума? Возможно, в ваши дни все употребляют сей восхитительный наркотик. Но даже если так, вряд ли ваш опиум может сравниться по силе действия с уникальным зельем, приготовленным по секретному рецепту Короля Лазаря.
Если вам любопытно, какой эффект оказывает обычный опиум, я процитирую здесь первый абзац последнего — так и не законченного — романа Чарльза Диккенса.
Башня старинного английского собора? Откуда тут взялась башня английского собора? Так хорошо знакомая, квадратная башня — вон она высится, серая и массивная, над крышей собора… И еще какой-то ржавый железный шпиль — прямо перед башней… Но его же на самом деле нет. Нету такого шпиля перед собором, с какой стороны к нему ни подойди. Что это за шпиль, кто его поставил? А может быть, это просто кол, и его тут вбили по приказанию султана, чтобы посадить на кол, одного за другим, целую шайку турецких разбойников? Ну да, так оно и есть, потому что вот уже гремят цимбалы, и длинное шествие — сам султан со свитой — выходит из дворца… Десять тысяч ятаганов сверкают на солнце, трижды десять тысяч алмей[10] усыпают дорогу цветами. А дальше белые слоны — их столько, что не счесть, — в блистающих яркими красками попонах и несметные толпы слуг и провожатых… Однако башня английского собора по-прежнему маячит где-то на заднем плане — где она быть никак не может, — и на колу все еще не видно извивающегося в муках тела… Стой! А не может ли быть, что этот шпиль — это предмет самый обыденный, всего-навсего ржавый шпиль на одном из столбиков расхлябанной и осевшей кровати? Сонный смех сопровождает эти догадки и размышления[11] .
Вот, пожалуйста. Опиоман, медленно приходящий в сознание на рассвете в грязном захудалом притоне. Десять тысяч ятаганов, сверкающих на солнце. Трижды десять тысяч алмей. Белые слоны в блистающих яркими красками попонах. Какая поэзия! Какой полет воображения!
Какая чушь.
Чарльз Диккенс не имел ни малейшего представления о воздействии опиума. Однажды он похвастался мне, что во время своего второго турне (летом и осенью 1866 года оно еще оставалось в будущем), мучимый болями и бессонницей, он позволил себе призывать на помощь «лауданумного Морфея». Но когда я расспросил подробнее — Джорджа Долби, а не самого Неподражаемого, поскольку я хотел узнать правду, — выяснилось, что крылья Морфея, уносившие нашего друга в царство сна, состояли всего-навсего из двух крохотных капель опиума, разведенных в огромном бокале портвейна. Я к тому времени выпивал по несколько стаканов неразбавленного лауданума в день, не запивая ни глотком вина.
Диккенс понятия не имел о действии лауданума, не говоря уже о чистом опиуме.
Позвольте мне рассказать вам, дорогой читатель моего посмертного будущего, какой эффект оказывал опиум Короля Лазаря.
Он разливался по телу теплом, что зарождалось в подвздошной области и воспламеняло кровь в жилах. Немного похоже на действие доброго виски, только в случае с опиумом блаженное ощущение тепла неуклонно усиливалось и длилось беспрерывно.
Он, подобно волшебному эликсиру, превращал низкорослого, пухлого и румяного, обычно приятного в общении, но редко принимаемого всерьез Уильяма Уилки Коллинза — коротышку с несуразно крупным лбом, подслеповатыми глазами и комично пышной бородой, добровольного шута и услужливого «закадыку», по выражению американцев, — в могучего, самоуверенного исполина, которым Уилки всегда ощущал себя в глубине души.
Он являлся мощной преобразующей силой, что устраняла тошнотворное чувство тревоги, неотступно преследовавшее и снедавшее меня с самого детства, обостряла восприимчивость и способность понимать людей, себя самого и человеческие взаимоотношения, дарила счастливые моменты озарения, когда даже самые обыденные предметы и ситуации являются взору в чистом золотом сиянии, в каком, наверное, предстает мир божественному оку.
Это далеко не исчерпывающее описание, но я не решаюсь открыть всю правду о неповторимом и благотворном воздействии опиума древнего китайца. (Слишком многие люди, в отличие от меня, не обладающие врожденной устойчивостью к общеизвестным пагубным свойствам наркотика, могут возжелать попробовать его, не понимая, что в Лондоне, да и во всем мире, в настоящее время уже не найти чистейшего опиума, каким торговали в притоне Короля Лазаря.) Достаточно сказать, что наркотик стоил всех тех денег, которые запросил за него древний китаец, — запросил много часов спустя, когда смутная тень по имени Хан помогла мне подняться с моего ложа и проводила до самого подножия крутой лестницы, ведущей в склеп, где меня ждал верный Хэчери, — и он стоил всех тех тысяч фунтов, которые я потрачу на него в грядущие месяцы и годы.
Благодарение Богу за огромный гонорар, авансом выплаченный мне за «Армадейл» Джорджем Смитом из «Корнхилла». Не скажу, что вся моя непредвиденная выручка до последнего пенни ушла на опиум — помнится, я потратил фунтов триста на вино и по меньшей мере пятьсот фунтов вложил в ценные бумаги (разумеется, еще я купил подарки Кэролайн и ее дочери Хэрриет, для нас просто Кэрри, а также послал вспомоществование Марте Р***) — но львиная доля баснословной суммы в пять тысяч фунтов, полученной мной от Смита, перешла в костлявые желтые руки подземного мандарина.
Хэчери — неуклюжий верзила в котелке — неизменно ждал меня в склепе наверху, сколь бы поздно утром (или даже днем) я ни возвращался. Каждый раз он забирал у меня громадный револьвер (его я всегда клал рядом с собой на своей койке в притоне Короля Лазаря, хотя чувствовал себя там в полной безопасности) и каждый раз сопровождал меня с кладбища через трущобы обратно в мир скучных, унылых, незрячих людей, ведать не ведающих об упоительных наслаждениях, даруемых первосортным опиумом Лазаря.
Я не меньше постоянно хнычущей Кэролайн хотел заполучить в свою собственность особняк на Глостер-плейс. Наш нынешний дом по адресу Мелкомб-плейс, 9, до сей поры меня вполне устраивал, но теперь, когда Кэролайн докучала мне беспрестанным нытьем, а Кэрри стремительно взрослела, он стал казаться тесным.
Хотя главным образом он стал казаться тесным из-за незваных гостей, в нем прочно поселившихся.
Зеленокожая клыкастая женщина по-прежнему подстерегала меня на черной лестнице всякий раз, когда там царила полутьма, но больше всего меня пугал Второй Уилки.
Второй Уилки никогда не подавал голоса, он просто наблюдал и выжидал. Независимо от того, как был одет я в момент нашей встречи, он неизменно представал передо мной в галстуке, накрахмаленной сорочке и жилете, без сюртука. Я знал: если мне вдруг придется сбрить бороду (уже ставшую настолько неотъемлемой частью меня, что я замечал ее в зеркале единственно тогда, когда подравнивал ножницами),
