Потому что в твоем мозгу копошится огромный жук.

— Прекрати! — выкрикнул я вслух.

Почему Хэчери нет на месте? Почему он бросил меня именно сегодня, когда я нуждаюсь в нем как никогда?

Возможно, ты провел внизу несколько дней, Уилки Коллинз.

«Мис-с-стер Уилки Коллинз», — отдалось эхом в мучительно ноющем мозгу.

Тут я рассмеялся. Не имеет значения. Они пытались убить меня, кем бы они ни были (наверняка это Король Лазарь со своими погаными друзьями-чужеземцами и товарищами-опиуманами), но у них ничего не вышло.

Я свободен. Я выбрался из катакомб. Я жив.

Взглянув наверх, я с изумлением обнаружил, что за время моего отсутствия кто-то украсил стены маленького склепа гирляндами. Этих тускло поблескивающих серых лент точно не было здесь, когда мы с Хэчери пришли несколько часов (дней? недель?) назад. С Рождества минуло уже более двух недель. И вообще — зачем украшать пустой склеп?

Впрочем, неважно. В тот момент для меня ничто не имело значения — ни мое истерзанное, дрожащее тело, ни дикая головная боль, ни страшная жажда, ни лютый голод. Я хотел лишь одного: навсегда убраться отсюда.

Стараясь держаться подальше от черного клиновидного отверстия в полу, я обогнул каменный постамент — торопливо, ибо буйное писательское воображение живо нарисовало мне длинную серую руку с длинными, белыми, бескостными пальцами, которая выскальзывает из этой дыры, точно змея, и утаскивавает меня, истошно кричащего, в холодную тьму, — но в следующий миг резко остановился.

Мне пришлось остановиться.

Путь мне преграждало тело, распростертое на каменном полу. Это был сыщик сержант Хибберт Хэчери — с застывшей на мертвенно-белом лице гримасой ужаса, с разодранным в беззвучном вопле ртом, с вытаращенными остекленелыми глазами, устремленными на украшенный гирляндами барельеф под потолком. На полу рядом с трупом валялись остатки послеполуночного ужина, маленькая фляжка, шляпа- котелок и роман Теккерея. Из распоротого живота Хэчери тянулись к потолку поблескивающие серые гирлянды, которые были вовсе не гирляндами.

Не в силах даже заорать, я перепрыгнул через мертвое тело, поднырнул под туго натянутые серые ленты и выбежал, голый, на окутанный предрассветными сумерками Погост Святого Стращателя.

Двумя часами позже я находился в другом опиумном притоне. Ждал.

Счастье, что я вообще остался жив. Все-таки я пробежал, не разбирая дороги, через самые опасные припортовые трущобы Блюгейт-Филдс, причем нагишом и с дурными воплями. Только неурочное время суток (даже грабители спали по домам холодным, снежным январским утром) да тот факт, что даже грабители испугались бы буйного сумасшедшего с окровавленными руками, объясняют, почему первым человеком, встреченным мной в ходе панического бегства, оказался констебль, обходивший дозором свой квартал.

Полицейский сам изрядно струхнул при виде меня. Он вытащил из-за пояса короткую увесистую дубинку и, несомненно, оглушил бы меня и оттащил за волосы в ближайший участок, если бы я хоть минутой дольше лопотал совершенную невнятицу, не произнося ни единого осмысленного слова.

На деле же он спросил:

— Как вы сказали? Вы сказали «тело Хэчери»? В смысле — Хибберта Хэчери?

— Бывшего сержанта Хибберта Хэчери, не частного сыщика Хибберта Хэчери… да, констебль… они выпустили ему кишки и развесили их по стенам склепа… о боже! о господи!.. он работал на меня, частным образом, неофициально, а не на инспектора Филда, на которого он работал частным образом официально.

Полицейский крепко тряхнул меня за плечи.

— Что там насчет инспектора Филда? Вы знаете инспектора Филда?

— О, да! Да! — вскричал я и рассмеялся. Потом расплакался.

— Кто вы такой? — осведомился густоусый констебль в побеленном снегом шлеме.

— Уильям Уилки Коллинз, — проговорил я, стуча зубами. — Уилки Коллинз для миллионов моих читателей. Уилки для моих друзей и почти всех знакомых. — Я снова истерически захихикал.

— Никогда о таком не слышал, — заявил полицейский.

— Я близкий друг и соавтор мистера Чарльза Диккенса. — Нижняя челюсть у меня тряслась так сильно, что я с трудом выговорил словосочетание «близкий друг».

Констебль отступил на шаг и, похлопывая тяжелой дубинкой по ладони, хмуря брови под козырьком шлема, с минуту разглядывал меня, стоящего голым на ветру со снегом.

— Хорошо, тогда пойдемте. — Он крепко взял меня за посинелое от холода, исцарапанное предплечье и повел по улице.

— Пальто, — пролепетал я, лязгая зубами. — Одеяло. Что-нибудь.

— Потерпите немного, — сказал он. — Сейчас придем. Пошевеливайтесь. Не отставайте.

Я представил себе полицейский участок, куда он ведет меня, в виде уютной каморки с громадной, докрасна раскаленной, пышущей жаром печью. Моя рука, зажатая в мертвой хватке констебля, безудержно тряслась. Я снова плакал навзрыд.

Но он отвел меня не в полицейский участок. Я смутно узнал трухлявую лестницу и темный коридорчик, по которому он протащил меня. Потом мы оказались в убогой сумрачной комнатушке, и я узнал морщинистую старуху с крючковатым носом, торчащим из-под натянутой низко на лоб черной шали.

— Сэл, — сказал полицейский, — устрой этого… джентльмена… где потеплее и дай ему какую-нибудь одежку. Желательно не особо завшивленную, хотя в общем-то без разницы. Смотри, чтобы он не улизнул. Приставь к нему своего малайца.

Опиумная Сэл кивнула и принялась виться вокруг, тыкая меня в голые бока и живот корявым пальцем с длинным ногтем.

— Этого я туточки не раз видела, констебль Джо. Он частенько захаживал, чтобы выкурить трубочку-другую, валяючись вон на той койке, ага. Инспектор Филд уволок его отседова как-то посередь ночи. А впервой он заявился сюда со стариной Хибом Хэчери и одним джентльменом, который, они сказали, прям-таки наиважнейшая персона. Этот тогда чванливо эдак задирал свой носишко, ага, все хмурился да смотрел свысока сквозь свои стекляшки, хотя теперича он без очков.

— И кто же был той важной персоной? — осведомился полицейский.

— А Диккенс, что про Пиквика сочинил, — вот кто! — выпалила Сэл с таким торжеством, словно ей потребовалось напрячь все свои умственные силы, чтобы извлечь это имя из глубин одурманенного опиумом сознания.

— Не спускай с него глаз, — прорычал констебль. — Раздобудь для него какую-никакую одежду, даже если тебе придется отправить своего идиота на поиски тряпок. Приставь к нему малайца. И размести его подле своей дрянной печурки, куда ты никогда не кладешь больше одного куска угля, — мне надо, чтобы он не скопытился до моего возвращения. Тебе все ясно, Сэл?

Старая карга утробно хрюкнула, потом мерзко хихикнула.

— В жизни своей еще не видела мужчинки с таким махоньким скукоженным петушком — а вы, Джо?

— Делай что велено, — рявкнул констебль и вышел прочь.

Волна холодного воздуха от двери накатила на нас, словно дыхание Смерти.