Не впервые за последние два года я почувствовал себя пешкой в какой-то ужасной шахматной партии, разыгрываемой в непроглядной ночной тьме.

— Вы уже излагали мне свои соображения насчет так называемой одержимости инспектора Филда, — ответил я. — По собственным вашим словам, он считает, что успех в данном деле позволит ему добиться восстановления пенсии.

— Недостаточно веский мотив, чтобы оправдать драконовские, если не сказать отчаянные меры, принятые инспектором Филдом в последнее время, — вам так не кажется? — спросил Диккенс.

Я задумался. Во всяком случае, нахмурился, прищурился и придал лицу сосредоточенное выражение. Честно говоря, в тот момент я остро сознавал лишь одно: что пульсирующий шар боли начинает разрастаться за моим левым глазом, выпускать горячие щупальца, с каждой секундой проникающие все глубже в череп.

— Нет, — наконец проговорил я. — Не кажется.

— Я знаю Филда, — сказал Диккенс. Огонь в камине шипел и потрескивал, зола осыпалась с кусков угля серыми хлопьями. В кабинете вдруг стало невыносимо жарко. — Я знаю Филда без малого двадцать лет, Уилки, и его амбициозность превосходит всякое понимание.

«Ты говоришь о себе», — подумал я, но ничего не сказал вслух.

— Инспектор Чарльз Фредерик Филд хочет снова занять должность старшего комиссара, — продолжал Диккенс. — Он метит на место начальника сыскного отдела Скотленд-Ярда.

Я рассмеялся, несмотря на неуклонно возрастающую боль.

— Безусловно, здесь вы ошибаетесь, Чарльз. Филд — старик… ему далеко за шестьдесят.

Диккенс бросил на меня сердитый взгляд.

— У нас во флоте есть адмиралы восьмидесяти с лишним лет, Уилки. Нет, смех вызывает не возраст Филда и даже не его амбиции. А его средства достижения цели.

— Но вы же сами говорили мне, что инспектор Филд настроил против себя всю Столичную полицию своими неправомерными действиями, совершенными в роли частного сыщика, — поспешно сказал я, сообразив, что оскорбил Диккенса упоминанием о преклонном возрасте. — Они же лишили его пенсии! Ясное дело, он никогда не сможет занять прежний пост в обновленной, современной лондонской полиции!

— Сможет, дорогой Уилки, сможет… если отдаст под суд предполагаемого вожака шайки убийц, на счету которого не одна сотня жертв. Филд еще много лет назад научился использовать городские газеты в своих интересах, и он непременно сделает это сейчас.

— Значит, Чарльз, вы разделяете мнение инспектора, что Друд является убийцей и предводителем шайки убийц?

— Я не разделяю никаких мнений инспектора Филда, — отрезал Диккенс. — Я просто пытаюсь объяснить вам одну вещь. Скажите, друг мой, вам нравится платоновский Сократ?

Я растерянно моргнул, обескураженный столь резкой переменой темы. Чарльз Диккенс, как всем известно, был самоучкой и довольно болезненно переживал сей факт, хотя всю жизнь с превеликим усердием занимался самообразованием. Он никогда прежде не заводил речи о Платоне или Сократе, и сейчас я не мог взять в толк, какое отношение имеют два античных философа к предмету нашего разговора.

— Платон? — недоуменно переспросил я. — Сократ? Ну да, конечно. Это превосходно.

— В таком случае вы извините меня, если я задам вам несколько вопросов по ходу наших совместных поисков некой имманентной, но не очевидной истины?

Я кивнул.

— Если допустить, что некто Друд является не просто галлюцинацией или плодом бессовестного вымысла, — негромко проговорил Диккенс, ставя на стол стакан с бренди и складывая ладони домиком, — задавались ли вы вопросом, Уилки, почему я продолжал встречаться с ним в течение последних двух лет?

— Я понятия не имел, что вы продолжали встречаться с ним, Чарльз, — солгал я.

Диккенс скептически усмехнулся, глядя на меня поверх своих длинных пальцев, сложенных кончик к кончику.

— Но если вы продолжали знакомство с ним… предположим… — продолжал я, — тогда я бы принял объяснение, данное вами ранее.

— Что я совершенствуюсь в искусстве месмеризма.

— Да. И расширяете свои познания о древнем египетском культе.

— Вполне достойные цели, — сказал Диккенс. — Но разве стоило бы, по-вашему, идти на столь великий риск единственно ради возможности утолить свою любознательность? На риск, сопряженный с неусыпной слежкой ретивых агентов инспектора Филда? С частыми сошествиями в Подземный город? И самим общением с маньяком, по словам нашего уважаемого инспектора, убившим не одну сотню человек?

Я совершенно не понимал, о чем он меня спрашивает. Через несколько секунд тупого оцепенения, которое я постарался выдать за глубокое раздумье, я промямлил:

— Нет… пожалуй, не стоило бы.

— То-то и оно, — промолвил Диккенс менторским тоном. — А вы когда-нибудь допускали мысль, что я защищаю Лондон от ярости этого монстра, милейший Уилки?

— Защищаете? — переспросил я.

Теперь боль тесным обручем сдавливала череп и болезненно пульсировала за правым глазом.

— Вы читали мои книги, дорогой друг. Вы слышали мои речи. Вы посещали приюты для бедняков и падших женщин, основанные с моей помощью и при моей финансовой поддержке. Вы знаете мои взгляды на социальные проблемы.

— Да, — сказал я. — Да, конечно, Чарльз.

— В таком случае имеете ли вы представление о гневе, кипящем и бурлящем там, в Подземном городе.

— О гневе? — повторил я. — Вы говорите о гневе Друда?

— Я говорю о гневе тысяч, возможно, десятков тысяч мужчин, женщин и детей, изгнанных в подземные логова, сточные тоннели, трущобы и подвалы, — сказал Диккенс, возвысив голос до такой степени, что Кэролайн внизу, вероятно, его услышала. —  Я говорю о гневе тысяч лондонцев, лишенных возможности зарабатывать на хлеб тяжелым трудом даже в наземных трущобах и изгнанных в подземную смрадную тьму, точно крысы. Точно крысы, Уилки!

— Крысы, — повторил я. — Чарльз, о чем, собственно, идет речь? Не хотите же вы сказать, что этот… Друд… является представителем десятков тысяч беднейших обитателей Лондона. Вы же сами говорили, что он фигура эксцентричная… иностранец.

Диккенс хихикнул и легко побарабанил кончиками пальцев друг по другу.

— Если Друд просто фантом, дорогой Уилки, то фантом из страшнейшего кошмара наземного Лондона. Он — сгусток тьмы в темнейших глубинах души. Он — воплощение гнева всех тех, кто потерял последний проблеск надежды в нашем современном городе и современном мире.

Я устало потряс головой.

— Я потерял нить вашей мысли, Чарльз.

— Позвольте мне попробовать еще раз. Час уже поздний. Зачем было Друду разыскивать меня на поле смерти, каковым являлось место Стейплхерстской катастрофы, а, Уилки?

— Я и не знал, что он разыскивал вас, Чарльз.

Диккенс досадливо махнул рукой, снова поднес к губам сигару и сквозь клубы голубого дыма сказал:

— Конечно, разыскивал. Вам следует научиться слушать, милейший Уилки. Говорю вам как любимому другу и собрату по перу: вам надобно развивать восприимчивость в данном отношении. Вы единственный на свете человек, кому я рассказал о существовании Друда и моих с ним отношениях. Вы должны слушать внимательно, чтобы понять ужасный смысл этой… драмы. Драмы, которую инспектор Филд упорно продолжает считать игрой и фарсом.

— Я внимательно вас слушаю, — холодно промолвил я.

Меня страшно раздражало, когда Диккенс — обычный литератор, чьи книги в последнее время