задавала прямых вопросов, все же пыталась угадать, что его беспокоит.

В данный момент это был вовсе не визит продавца игрушечных железных дорог. Возможно, в автобусе Мегрэ о нем еще думал, но озабоченное, чуть меланхоличное выражение его лица было вызвано воспоминанием, всплывшим у него в памяти, когда он сделал остановку на площадке третьего этажа. Прошлой зимой старуха, жившая в квартире над ними, когда он приподнял шляпу, приветствуя ее, случайно встретив перед комнаткой консьержки, сказала:

— Вы бы сходили к доктору, месье Мегрэ.

— Я плохо выгляжу?

— Нет. Я даже не обратила внимания на ваш вид.

Ваши шаги на лестнице стали тяжелее, и через каждые четыре-пять ступенек вы делаете короткую остановку.

Нет, к Пардону он через несколько недель пошел вовсе не из-за нее, но она тем не менее оказалась права. Стоило ли объяснять жене, что именно из-за этого воспоминания он выглядел таким отстраненным.

Мадам Мегрэ еще не накрыла на стол. Как и обычно, он бродил из столовой в гостиную и почти неосознанно открывал ящики буфета, приподнимал салфетку, прикрывавшую ларчик, в котором они держали всякую мелочь.

— Ты что-то ищешь?

— Нет.

Комиссар искал лекарство. Это его интриговало. Он задавался вопросом, найдет ли тайник.

И потом, Мегрэ действительно был не в духе. А что, он не имеет права похандрить в холодный серый зимний день? Он пребывал в таком настроении с самого утра и не считал его таким уж неприятным. Вполне можно быть ворчливым, не будучи при этом несчастным.

Ему не нравились быстрые взгляды украдкой, которые на него бросала жена. Они вызывали у него чувство вины, тогда как он ни в чем не был виноват. Что ей сказать, чтобы успокоить? Что Пардон рассказал ему о ее визите?

В глубине души Мегрэ только сейчас начинал осознавать, что обижен и немного грустен из-за утреннего посетителя. Вот они, маленькие, очень личные тайны, которые никому не доверяешь и в которых не любишь признаваться самому себе.

Тот парень, специалист по игрушечным поездам, не был занудой вроде тех, что в огромном количестве таскаются по коридорам здания уголовной полиции. У него была проблема. Он решил откровенно изложить ее Мегрэ. Не первому попавшемуся полицейскому, а именно Мегрэ. Но, когда тот вернулся к себе в кабинет после встречи с американцем, Ксавье Мартона там уже не было. Он ушел, не дойдя до конца своих откровений.

Почему? Спешил? Или потому, что был разочарован?

Еще до прихода он составил себе четкое представление о комиссаре. Должно быть, ожидал с его стороны понимания, немедленного человеческого контакта. А нашел тяжеловесного человека, отупевшего от жара перегревшихся батарей отопления, смотревшего на него равнодушно, если не со скукой.

Ладно, это пустяк. Просто промелькнувшая тень. Через несколько минут Мегрэ об этом забудет. За столом он специально заговорил совсем о другом:

— Тебе не кажется, что сейчас самое время нанять горничную? На седьмом этаже у нас есть комнатка, которой мы никогда не пользовались…

— И что она будет делать?

— Работу, черт возьми! Скажем так: самую тяжелую работу.

Лучше бы ему было не касаться этой темы.

— Обед не вкусный?

— Вкусный. Просто ты устаешь.

— Дважды в неделю приходит домработница, которая помогает мне убирать квартиру. Ты можешь сказать, что я буду делать, если у нас появится еще и горничная?

Так! Теперь загрустила его жена. Она поняла его так, будто он хочет отнять часть ее прав, наиболее дорогих ей.

— Ты считаешь, что я старею?

— Все мы стареем. Я не это хотел сказать. Мне показалось…

Бывают же дни, когда хочешь сделать как лучше, а все идет наперекосяк. Закончив обед, он набрал телефонный номер. Ответил знакомый голос.

— Это вы, Пардон? — спросил он. И понял, что совершил бессмысленную жестокость. Жена испуганно смотрела на него, опасаясь, что он сейчас узнает ее тайну. — Это Мегрэ.

— Что-то случилось?

— Нет. Я абсолютно здоров. — И поспешно добавил: — И жена тоже. Скажите, вы очень заняты?

Ответ Пардона вызвал у него улыбку. Он показался смешным, потому что сам Мегрэ мог бы ответить то же самое.

— Полный штиль! В ноябре и декабре все как сговорились болеть одновременно, я не спал в своей постели и трех полных ночей. В праздники — несколько сильных похмелий да приступы печени. А теперь, когда люди растратили все деньги, за исключением строгого минимума, необходимого, чтобы дотянуть до конца месяца, все разом выздоровели…

— Можно к вам зайти? Мне хотелось бы поговорить об одном человеке, который сегодня утром заходил к нам в полицию.

— Жду вас.

— Прямо сейчас?

— Если вам это удобно.

— Ты точно не из-за твоего здоровья? — спросила мадам Мегрэ. — Ты себя плохо чувствуешь?

— Нет, клянусь тебе.

Он поцеловал ее, потрепал по щеке и прошептал:

— Не обращай внимания. Наверное, я сегодня просто встал не с той ноги.

Он не спеша дошел до улицы Пикпюс, где в старом доме без лифта жил Пардон.

Горничная, знавшая комиссара, провела его не через приемную, а по коридору и через черный ход.

— Он освободится через минуту. Как только пациент уйдет, я вас провожу.

Когда Мегрэ вошел в кабинет с матовыми стеклами, Пардон был в белом халате.

— Надеюсь, вы не рассказали жене о моем звонке вам? Она мне этого не простит до конца жизни.

— Я рад, что она наконец-то обратилась к врачу. А у нее правда ничего серьезного?

— Абсолютно ничего. Через несколько недель, скажем через три месяца, сбросив несколько килограммов, она почувствует себя на десять лет моложе.

Мегрэ кивнул в сторону приемной:

— Не отнимаю время у ваших пациентов?

— Их всего двое, и делать им абсолютно нечего.

— Вы знаете некоего доктора Стейнера?

— Невропатолога?

— Да. Он живет на площади Данфер-Рошро.

— Был шапочно знаком во время учебы — он почти мой ровесник, — а потом потерял из виду, на слышал о нем от коллег. Один из самых блестящих специалистов своего поколения. Отлично сдав все экзамены, работал интерном, а затем завотделением в больнице Святой Анны. Затем получил степень агреже, и можно было ожидать, что станет одним из самых молодых профессоров…

— И что случилось?

— Ничего. Всему виной его характер. Возможно, он слишком высоко себя ценил. Он почти агрессивно демонстрирует свое профессиональное превосходство, в то же время очень неуравновешен, и каждый случай из практики вызывает у него моральные терзания. В войну он отказался носить желтую звезду, утверждая, что в его жилах нет ни капли еврейской крови. Немцы в конце концов доказали обратное и отправили его в концлагерь. Оттуда он вернулся желчным, злым. Воображает, будто ходу ему не дают из-за его национальности, но это полная чушь, потому что на нашем факультете всегда было много