— Договорились… договорились… да, мосье. Ну да, да… Обещаю… Я сделаю все, что смогу… Так точно… Будьте здоровы… Что-что? Я говорю: будьте здоровы… Обижаться тут нечего… Всего доброго, мосье…

Мегрэ повесил трубку — наверное, в десятый раз за последний час (впрочем, звонков он не считал), закурил, с укоризной взглянул на окно — нудный холодный дождь хлестал по стеклу, — снова взялся за перо и склонился над рапортом, к которому приступил час назад, но за это время написал всего лишь полстраницы.

Дело в том, что с первой же строчки он стал думать совсем о другом — о дожде, нескончаемом, нудном дожде, предвестнике зимы, который так и норовит попасть вам за шиворот, просочиться сквозь подметки ваших ботинок, стечь крупными каплями с полей вашей шляпы, — об этом холодном дожде, от которого непременно схватишь насморк, гнусном, тоскливом дожде, про который говорят: в такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгонит.

В такой дождь люди, словно привидения, бродят из угла в угол. Может, они и звонят-то без конца просто от скуки?.. То и дело трещал телефон, но из всех этих разговоров едва ли три было нужных. И когда снова раздался звонок, Мегрэ взглянул на аппарат с таким видом, словно собирался размозжить его ударом кулака, и рявкнул:

— Алло?

— Мадам Лоньон желает поговорить с вами лично, она на этом настаивает.

— Кто-кто?

— Мадам Лоньон.

Услышать это имя сейчас, когда Мегрэ и так был вне себя от беспрестанных звонков и скверной погоды, имя человека, ставшего притчей во языцех в парижской полиции, анекдотически невезучего, за что и прозванного «горе-инспектором», да к тому же, как многие считали, с дурным глазом, нет, это было уже слишком! Прямо как в водевиле.

А тут еще говорить с ним желал не сам Лоньон, а госпожа Лоньон. Однажды Мегрэ видел ее в квартире Лоньонов на площади Константэн-Пеке, на Монмартре, и с того дня перестал злиться на инспектора Лоньона, стараясь только по мере возможности не иметь с ним никаких дел. Но при этом Мегрэ жалел его от всего сердца.

— Соедините меня… Алло! Мадам Лоньон?

— Простите, что я вынуждена побеспокоить вас, мосье Мегрэ…

Она говорила чересчур изысканно, отчеканивая каждый слог, как это бывает с людьми, которые силятся подчеркнуть свое хорошее воспитание. Мегрэ почему-то машинально отметил про себя, что сегодня четверг, 19 ноября.

Мраморные часы, стоящие на камине, показывали ровно половину одиннадцатого.

— Я никогда не позволила бы себе настаивать на том, чтобы говорить с вами лично, не будь у меня на это чрезвычайно веской причины…

— Слушаю вас, мадам.

— Вы нас знаете — и моего мужа, и меня.

— Да, мадам.

— Мне совершенно необходимо поговорить с вами, господин комиссар. У меня в доме происходят ужасные вещи… Я боюсь… Если бы не болезнь, я бы уже была у вас, на Набережной Орфевр. Но, как вам известно, я долгие годы заключена, как в тюрьме, в своей квартире на пятом этаже.

— Если я вас верно понял, вы хотели бы, чтобы я пришел к вам?

— Да, я прошу вас об этом, мосье Мегрэ. Он едва верил своим ушам! Она говорила вежливо, но твердо.

— А вашего мужа нет дома?

— Он исчез.

— Что? Лоньон исчез? Когда?

— Не знаю. Его нет в участке, и никто не знает, где он. А гангстеры снова приходили нынче утром.

— Кто-кто?

— Гангстеры. Я вам все расскажу. Пусть Лоньон злится на меня. Мне очень страшно.

— Вы хотите сказать, что к вам в дом приходили какие-то люди?

— Да.

— Они ворвались силой?

— Да.

— Они что-нибудь унесли?

— Видимо, документы. Но я не могу этого проверить.

— И все это произошло, как вы говорите, сегодня утром?

— Полчаса назад. Но двое из них приходили и позавчера.

— Как на это реагировал ваш муж?

— С тех пор я его не видела.

— Я еду к вам.

Мегрэ еще не верил в эту историю. Точнее, не совсем верил Он почесал в затылке, сунул в карман две трубки и приоткрыл дверь в комнату инспекторов:

— Никто ничего не слышал последние дни про Лоньона?

Это имя всегда вызывало улыбку. Нет. Никто о нем не слышал. Инспектор Лоньон, несмотря на свое бешеное честолюбие, работал не на Набережной Орфевр, а во втором отделе полицейского комиссариата IX района, и его участок находился на улице Ла Рошфуко.

— Если меня спросят, я вернусь через час. Есть дежурная машина?

Он надел свое грубошерстное пальто, спустился во двор, где стояла полицейская малолитражка, и дал адрес Лоньона. Дождь лил как из ведра, и прохожие уже не обращали внимания на грязные брызги, которыми их обдавали мчавшиеся мимо машины.

Дом, где жил Лоньон, был ничем не примечателен, построен лет сто назад, и, конечно, без лифта. Вздохнув, Мегрэ поплелся на пятый этаж; дверь открылась прежде, чем он успел постучать, и госпожа Лоньон — у нее были красные глаза и красный нос — впустила его в прихожую со словами:

— Я вам так признательна, что вы пришли! Если бы вы только знали, с каким восхищением к вам относится мой бедный муж!

Это было ложью. Лоньон ненавидел Мегрэ. Лоньон ненавидел всех, кому посчастливилось работать на Набережной Орфевр, ненавидел всех комиссаров полиции, всех, кто занимал более высокий пост. Он ненавидел пожилых за то, что они были старше его, а молодых — за то, что были моложе. Он…

— Садитесь, пожалуйста, господин комиссар. Госпожа Лоньон была маленького роста, плохо причесана и одета во фланелевый халат неприятного лилового цвета. У нее были синяки под глазами и вообще изможденный вид; она непрестанно подносила руку к груди, как это делают сердечники.

— Я решила ничего здесь не трогать, чтобы вы сами все осмотрели…

Квартирка была маленькая: столовая, гостиная, спальня, кухонька и туалетная комната, — все таких размеров, что мебель мешала открывать полностью двери. На кровати спал, свернувшись в клубочек, черный кот.

Мадам Лоньон ввела Мегрэ в столовую — было ясно, что гостиной они вообще никогда не пользуются. Все ящики буфета были выдвинуты, но там лежало не серебро, а какие-то бумаги, блокноты, фотографии. Видно было, что в них кто-то рылся: на полу валялись письма.

— Я полагаю, — сказал Мегрэ, вертя трубку в руке, но не решаясь закурить, — что лучше всего вам рассказать мне все сначала. По телефону вы мне что-то говорили о гангстерах.

— Да. Всю эту неделю Лоньон дежурил по ночам. Во вторник утром он вернулся домой, как обычно, в начале седьмого. Но вместо того чтобы поесть и лечь спать, он больше часа бегал взад-вперед по комнатам