мог ни произнести, ни даже подумать это слово: измена. Нет, вовсе не из нехватки мужества и не из неумения смотреть фактам в лицо, не из-за неспособности принять правду насколько бы ужасной или скверной она ни была! Нет – не поэтому! Всех этих качеств у профессора имелось в избытке, что порой даже приводило к некоторым осложнениям.

Причина была в ином – в его совершенно нелогичной, не обусловленной никакими рациональными или прагматическими моментами, в его безграничной и неделимой, неувядающей любви к собственной жене („дважды законной“ – как он любил подчёркивать, представляя её кому-нибудь с гордостью – венчанной и зарегистрированной). Женился он довольно поздно – в тридцать один год и не имел ранее совершенно никакого опыта отношений с женским полом: таким было и его воспитание, и обстоятельства жизни, и характер, требовавший вначале довести до завершения одно большое дело, лишь затем приниматься за другое. В общем, более или менее освободился он от этих „больших дел“ годам к тридцати. С Наташей он познакомился случайно, на курорте, где они оказались соседями по палате. Ему сразу приглянулась эта скромная, замкнутая, не пользующаяся косметикой высокая и стройная девушка или женщина, которая порой, тайком ото всех, смахивала платочком слезу из уголков своих прелестно серых глаз. Она практически ни с кем не разговаривала, всякий раз лишь коротко, суховато, но всё же по-доброму отвечая людям. Черкасов прибыл в этот Сухумский санаторий одновременно с Наташей Ветровой, но за одним столом они оказались почему-то лишь на третий день.

Черкасов не афишировал ни своих академических образований, ни степеней, ни учёных званий, но вот… стерпеть, когда кто-то в его присутствии несёт чушь – этого стерпеть тогда кандидат медицинских наук, доцент и доктор психологических наук, ну, никак не мог, не умел. Вот так и получилось, что когда один из соседей по столу, в ожидании „второго“, сморозил нечто несусветное с медицинской точки зрения, Черкасов ему и возразил. Возразил, так чётко и явно профессионально формулируя свои возражения, что все умолкли (к описываемому времени Андрей Васильевич начисто забыл, о чём же именно тогда, в Сухуми зашла речь в санаторской столовой). И тут неожиданно, как-то по особенному робко, но ясно, Наташа спросила:

–  А вы, судя по всему, врач? Верно?

–  Да, вот… к сожалению… – ответил Черкасов, имея в виду, конечно же, нежелательное для него раскрытие его профессионального инкогнито.

–  Ааа! – язвительно вмешался, оскорблённый своими собственными невежеством и неправотой визави, оппонентом которого нечаянно выступил Черкасов, – Сожалеете, вероятно потому, что научной степени не заслужили?!

–  Да, нет. Отчего же. Учёных степеней у меня две: кандидат медицинских наук, а недавно, перед поездкой сюда утвердили учёную степень доктора психологических наук. Ну а учёное звание у меня – старший научный сотрудник или, если хотите, доцент. А сожалею я о том, что, надо полагать, теперь ко мне начнут обращаться за консультациями. А давать их я не вправе. К тому же, я не лечебник, а чистый теоретик. Вот так! С этими словами Черкасов кивком поблагодарил официантку, принёсшую сразу и второе блюдо и десерт. Теперь за столом царило молчание. Постаравшись поскорее расправиться с едой, Андрей Васильевич, чуть ли не бегом удалился из столовой.

А вечером, за час или два до официального отбоя, пока Черкасов был в двухместной палате ещё один, раздался негромкий и какой-то робкий стук в дверь. Через минуту, чуть громче, в дверь стукнули ещё три раза. И почти сразу же за дверью послышалось лёгкое удаляющееся пощёлкивание женских каблучков. Черкасов быстро шагнув к двери, рывком распахнул её. Наталья – а это была она, его соседка по столу и по палате, мельком оглянулась на шум открываемой двери, и Андрей успел заметить, что глаза её покраснели и выглядели припухшими.

– Наталья Сергеевна! Извините, что не сразу открыл – не расслышал… Ну же! Подойдите пожалуйста. Ведь это вы постучали в нашу дверь?

– Да… нет… Это я так. Не стоит беспокоиться!

Но Черкасов уже был подле неё и легко коснувшись локтя одной из её рук, судорожно прижатых к отнюдь не пышной груди, развернул женщину лицом к себе:

– Вижу, что вы чем-то очень расстроены и нуждаетесь в совете, а то и в помощи. Пожалуйста, не стесняйтесь… Давайте пройдём к дальней беседке… Пока дойдём – совсем стемнеет. Там обо всё и поговорим. Ну, как, согласны? – убеждающе и почти нежно проговорил Андрей Васильевич. Отчего-то ему стало вдруг очень жаль эту скрывающую нервную дрожь женщину, которая, похоже, отчаянно нуждалась в помощи, но не имела никого, к кому могла бы за ней обратиться. Наталья молча утвердительно кивнула, осторожно, естественным движением высвободила свой локоть из руки Черкасова и чуть поодаль пошла вслед за ним к выходу их корпуса. Так, молча, они дошли до „дальней“ беседки, которая, по счастью, оказалась совершенно пустой.

 Вот тогда-то, в беседке, Черкасов и узнал, как он думал, всю нехитрую, хотя и не блещущую чистотой и праведностью историю Натальи Сергеевны Ветровой – своей будущей супруги. Оказалось, что она на пять лет моложе Андрея Васильевича, так что, пока ещё не наработала ни ученых степеней, ни званий, что она окончила биофак МГУ, отработала три года по распределению учительницей в одной из районных школ. Поняла, что педагогика – это не для неё; впрочем, она и поступала-то на биофак не для того, чтобы учительствовать, а, как она выразилась, „чтобы познавать живую природу“. (Тут, сразу отметим, что Черкасов, которому и до того была симпатична его соседка, проникся к ней ещё большей симпатией, почему-то усмотрев в таком признании „родственность душ“).

Умело переведя беседу от „образовательной“ сферы к причине её переживаний и совсем уж недавних горьких слёз, Черкасов выяснил, что причина банальна – как раз из тех, что осуждаются и Православием, и русскими законами Рита, и „Домостроем“, и… Короче: речь шла о добрачной связи, которая месяц или два назад („Ого! Срок приличный, а депрессивный синдром не стихает!“ – мигом подумал Черкасов) окончилась полным крахом и… издевательствами, которые получили огласку. Без труда Черкасов выяснил, что таких добрачных сожительств у Чирковой насчитывалось уже три, и что все они были организованы её матерью, по её инициативе и под видом якобы „полезности и необходимости пробных браков“.

В тот раз Черкасов не стал разоблачать ни пагубности такого подхода к девственности, ни губительных последствий этих „пробных браков“ для создания в будущем подлинной семьи и здоровья детей. Не касался он и вопросов телегонии и генетических последствий неупорядоченной (то есть, вне семьи, не ради зачатия детей и вне истинной любви – но лишь во исполнение животного инстинкта) половой жизни. Зато без труда узнал, что мать Натальи Нина Петровна, была деспотом и на работе (завуч в школе), и противоестественной главой семьи. Что отец Натальи – крупный железнодорожный начальник, но в семье был на ролях безропотного слуги и что умер он четыре года назад.

–        Очевидно, от рака? – спросил Черкасов.

–         Как вы догадались? – несказанно удивилась Наталья.

Но Андрей Васильевич лишь отмахнулся от этой темы, заметив только, что „В описанной противоестественной ситуации это – элементарно“ и что сейчас стоит вопрос о другом – как помочь Наталье Сергеевне вернуться к здоровой жизни, а для этого избавиться от гнёта таких свежих и столь тяжких воспоминаний.

––––––––––––––––