– Верно, – кивнул Иван Кириллович. – Да они уж и того не знают, что лет пятнадцать назад жвачку на каждом углу не продавали.

– Больно мне нужна жвачка! – обиделся Пашка.

– Бабушка Лидия хотела вернуться к своему мужу в Россию, – продолжал Пауль, – но и это было ей запрещено. Она умерла в Париже. Моя мама работала продавщицей, потом официанткой, потом гувернанткой, потом путцфрау – как это? – уборщица, да. Она хотела работать шофером такси, но такие должности принадлежали в Париже только мужчинам. Русским эмигрантам.

– Это та самая девочка Сашенька? – спросил Пашка. – Про которую в письме?

– Да, – кивнул Пауль. – Александра Белоярцева, моя мама. Перед войной она вышла замуж за Франка Гербеля и уехала с ним в Швейцарию. Я родился гораздо позже. Мама откуда-то знала, что ее отец Андрей был выслан в город Караваево. Но что с ним стало потом, ей было неизвестно.

– Здесь тоже никто не знает, – грустно сказал Саня. – Даже Викентий Викентьевич.

– Почему же никто? – спокойно ответил отец. – Я знаю, и Паулю уже рассказал. Андрей Владимирович на фронт ушел. Удивительно только, как ссыльному это удалось.

– О, мой опа – дедушка – был, конечно, очень мягкий и добрый человек, – улыбнулся Пауль. – Но когда надо, он мог быть твердый, как… Как алмаз, да? Мама это помнила, хотя последний раз видела его, когда была еще маленькая девочка. Я и раньше знал, что Андрей уходил на войну. Я узнал через Международный Красный Крест. Он погиб во время боев за Прагу, похоронен в братской могиле… Но об этом моя мама уже не узнала. Она умерла совсем рано, в пятьдесят пять лет. – Вдруг, взглянув на Пашку с Саней, Пауль улыбнулся и сказал: – А я приехал в Караваево просто так. Я хотел что-то узнать про Андрея Белоярцева, но совсем не про его клад. Его картины на стенах вашего дома, его письма – моя огромная драгоценность.

– Ясное дело, – вздохнул Пашка. – Хорошо, что хоть письма нашлись.

– Настя тоже говорила, что можно найти совсем не то, что ищешь, – подхватил Саня.

В ответ на их слова Пауль громко рассмеялся и сказал:

– Да, хорошо, что они нашлись. И все-таки мы пойдем завтра утром в церковь и найдем тайник моего деда.

– Как же мы его найдем?! – в один голос воскликнули ребята.

Пауль загадочно улыбнулся.

– Утро вечера мудренее, – ответил он. – Есть такая пословица, да?

Кряканье было таким громким, что Саня поперхнулся чаем.

– Ты что, Пашка, в капкан попал? Всех собак в «Известиях» перепугаешь! – воскликнул он, выскочив на крыльцо.

Стоя на тропинке, Пашка не терял времени даром. Он держал перед собою ломик и сгибал-разгибал руки, подкачивая бицепсы.

– Сорок пять, сорок шесть… Я думал, Чибис, ты меня до тысячи заставишь досчитать. Шварценеггером стал бы.

– Ты один?

– Отец с Паулем прямо к церкви подъедут. Мы же обещали Анку с собой взять, не забыл? – напомнил Пашка.

Странно было слышать от него такую заботу о девчонке!

– Не волнуйся, – успокоил Саня, – она твое кряканье за километр услышит.

Саня оказался прав. Пока он вытаскивал из чуланчика лопату, Анка появилась рядом с Пашкой. Конечно, вместе со своим Пушкиным.

– О, и волкодав с тобой! Небось добычу почуял. Точнее, свою долю.

Пашка взъерошил мягкую кошачью шерстку.

Несмотря на то, что на небе вовсю сияло солнце и день обещал быть жарким, Анка была обута в резиновые сапоги.

– Ты что, по болоту собралась шастать? – поинтересовался Пашка.

– Защита от твоих ужиков, – показала язык Анка.

– Ладно, пошли. Жалко все-таки, заканчиваются наши приключения, – грустно улыбнулся Пашка. – И кряканье мое пригодилось только чтобы Чибиса будить. И ему свистеть почти не пришлось. Ни одной серьезной опасности не было!

– А почему у тебя ухо свисает? Как у Бармалея, – напомнил Саня. – Мало тебе опасностей?

Пашка замолчал и на всякий случай рукой прижал ухо к рыжей голове.

– А почему ты говоришь, что заканчиваются приключения? – удивилась Анка. – Вы что, нашли вчера клад?

– Не то чтобы нашли… Но обнаружили. А найдем, когда вытащим. – Пашка потряс тяжелым ломом. – Пушкин, след!

По дороге ребята рассказали Анке о вчерашней встрече. Правда, та почти ничего не поняла. Какие письма, какой Пауль?