Ерема закрыл глаза, вся его шея напряглась в ожидании смертельного прикосновения лезвия, а разум почти померк, но кто-то что-то резко закричал по-татарски, Ерему швырнули на землю, скрутили за спиной руки, и тут он потерял сознание.
Он пришел в себя от того, что на него вылили ушат теплой днепровской воды, и увидел себя лежащим на песке и скованным цепью с десятком таких, как он, молодых гребцов, и, плеть, громко щелкнув, больно ударила его по обнаженной спине.
Пленников согнали на захваченную купеческую ладью и быстро, ловко приковали к веслам, а тем временем перегрузили на нее товары с другой ладьи, которая теперь пылала, как факел.
Ерема успел еще увидеть целую вереницу моло-деньких, рыдающих девушек, которых кнутами загна-ли на борт ладьи, место убитого кормчего занял тата-рин, и ладья, отчалив, поплыла, как ни странно, даль-ше в Канев, а обернувшийся назад Ерема вдруг увидел в просвете между деревьями огромное поле, все заполненное до горизонта татарской конницей, двигаю-щейся в сторону Киева.
И тут Ерема понял, что у его гениального плана есть один маленький, но очень существенный недос-таток.
Человек предполагает, а Господь располагает…
Откуда же было знать бедному Ереме, что Канев уже захвачен и разграблен, что тысячи мужчин уже убиты, а тысячи девушек угнаны в неволю!
Откуда же ему было знать, что у сильных мира сего есть свои тайны, свои планы, свои войны и свои дого-воры, о которых маленькие люди узнают чаще всего лишь тогда, когда их начинают резать или гнать в раб-ство.
Ну откуда же мог знать Ерема, что, выполняя свой дружеский и союзнический долг по отношению к ве-ликому московскому князю Ивану Васильевичу, два-дцатитысячная армия крымского хана Менгли-Гирея внезапно напала с юга на Днепровское низовье Вели-кого Литовского княжества.
Теперь она неумолимо ползет все дальше и дальше, угрожая захватить сам Киев — мать городов русских, разграбить церкви, монастыри, имения и усадьбы, убить как можно больше мужчин, захватить как можно больше женщин и всяческих ценностей, которыми так богата киевская земля.
И все это для того, чтобы нарушить предполагае-мые планы короля польского и великого князя литов-ского Казимира, внести в них смятение, заставить от-влечь войска сюда и не позволить ему оказать воен-ную поддержку своему союзнику — хану Золотой Орды Ахмату, который со стотысячной армией двига- ется сейчас к рубежам Великого Московского княже-ства…
…Тем временем хан Ахмат двигался медленно и нето-ропливо, поскольку сейчас лишь кончался август, а он планировал подойти к берегам Оки к концу сентября,
дав своему союзнику, королю Казимиру, достаточно времени для набора войска и продвижения его навстре-чу Ахмату с целью последующего соединения обеих ар-мий где-нибудь на южных границах Московского кня-жества в октябре.
А затем в ноябре, когда реки станут, они нанесут этому обнаглевшему московскому Ивану удар, от кото-рого он уже никогда не оправится, сполна заплатив великой Золотой Орде все, что задолжал в последние годы…
И уж, конечно, слижет капли кумыса с гривы хан-ского коня…
Хану Ахмату уже давно перевалило за шестьдесят, за свою долгую жизнь он совершил немало походов, как удачных, так и не очень, но этому он придавал особое значение…
Некое странное чутье, присущее только старым лю-дям, повидавшим жизнь, подсказывало ему, что этот поход будет решающим не только в отношениях с Мо-сквой — он также должен поддержать престиж его престола — престола уже не такой могучей, уже распа-дающейся на части, но все еще грозной и сильной Большой Орды, некогда именуемой Золотой…
Вот только не подсказывало ему это чутье, чем же все закончится, а стало быть, оставалось ждать, уповая лишь на милость Аллаха.
Но хан Ахмат был терпелив, мудр и спокоен, а по-тому мало думал о том, что никак не зависело'от него, а находилось в руках Всевышнего, предпочитая жить маленькими радостями каждого дня.
Например, он считал большим везением появление две недели назад Сафата, посла тюменского хана Хад-жи Мухаммеда Ибрагима.
И даже не потому, что само по себе посольство да-лекого сибирского хана было приятным и неожидан-ным выражением почтения, но главным образом по-тому, что посол мурза Сафат оказался человеком весьма приятным, но самое замечательное — прекрас-ным игроком в шахматы
Эту старинную персидскую игру подарили когда-то хану Кичи Мухаммеду, который, весьма ею увлекшись, научил играть совсем маленького Саид Ахмата еще за-долго до того, как передал ему трон Золотой Орды вместе с инкрустированной золотом коробкой с мас-терски вырезанными из слоновой кости фигурами.
— Почаще играй в эту игру, сынок, — ты станешь мудрым правителем и удержишь трон до конца дней своих! — сказал ему при этом отец и был прав.
Ахмат вот уже скоро сорок лет твердо сидит на сво-ем троне и пока не собирается никому его передавать!
Да беда еще и в том, что нет подходящего преемни-ка. Не повезло Ахмату с сыновьями. То ветреные, не-дальновидные мальчишки, вроде бесславно погибшего в прошлом году Богадур-Султана, то бесталанные пол-ководцы, вроде Шейх-Ахмеда, который и тысячей-то с трудом командует, а куда уж стотысячным войском…
А единственный, кто был бы достойным и так хо-рошо показал себя в боях, — так тот уж староват-пятьдесят скоро…
Вот он вышел из своего шатра — тоже; как и отец, встает на рассвете: Азов-Шах, которого московиты, с присущей им пренебрежительной привычкой ковер-кать чужие имена, называют по-своему: «царевич Ма-зовша». Они не раз испытали на себе силу его напора, и еще отец нынешнего великого князя московского-Василий Васильевич, еще до того, как Шемяка выко-лол ему глаза, бегал от юного Азов-Шаха до самой Мо-сквы и дальше — почти тридцать лет тому назад — ну да, в 1451-м это было… Много добычи привез тогда сын из московских земель… А вот в шахматы так и не научился играть как следует — всегда проигрывает старому Ахма'гу, а тот потом и думает; чего-то этому сыну все же недостает… И как такому трон передавать? Шутя„конечно, думает, но все же…
А вот Сафат — замечательный игрок. Жаль, что не сын…
— Селим, пригласи посла Сафата на утреннюю пар-тию шахмат, — распорядился Ахмат, и слуга отправил-ся за послом.
…Мы
Спустя несколько минут игроки уже сидели, скло-нившись над доской.
— Мне очень нравится играть с тобой, Сафат,— сказал хан.
Сафат, привстав от доски, вежливо склонил голову.
— Спасибо, о великий хан, — от игры с тобой я ис-пытываю огромное наслаждение: ты каждый раз пока-зываешь мне, как должен играть подлинный мастер,
Польщенный Ахмат сделал ход и с удовлетворени-ем наблюдал, как глубоко задумался над ответным хо-дом Сафат.
Но хан ошибался.
Сафат думал вовсе не о ходе.
Все две недели, которые он находился в походном стане хана, Сафат непрерывно спрашивал себя, не со-вершил ли он какой-либо ошибки — уж слишком все шло гладко…
Сафат был хорошим шахматистом и мог бы сразу ответить на ход хана, но он умышленно затягивал 'вре-мя — во-первых, для того, чтобы показать, как серьез-но он относится
Но хан Ахмат и в самом деле ни в чем дурном Са-фата не подозревал.
Вот уж воистину — «Человек предполагает…» Ерема Селиванов был уверен, что его план, проду-манный до малейших деталей, приведет его
Мурза Сафат был убежден, что его ждет необыкно-венно трудное задание — подумать только: ему надо попасть в ближайшее окружение могущественного владыки, с его охраной, свитой и, наконец, стотысяч-ной армией! Это казалось просто невозможным, и вдруг, все получилось с прямо-таки чудесной легко-стью!
А все началось с того, что, расставшись с друзьями в Медведевке и попрощавшись с Левашом в Синем Ло-ге два месяца назад, Сафат двинулся на юг, в Дикое поле, навстречу войску Ахмата, и на второй же день пути его конь вдруг стал хрипеть, задыхаться и к обеду пал трупом прямо на дороге.
Сафат сразу же вспомнил, что Леваш жаловался: от какой-то заразной болезни у него пало несколько де-сятков лошадей, и еще вспомнил, что, пока он беседо-вал с хозяином, слуги поили, коня гостя, и уже тогда Сафат неизвестно почему хорошо запомнил момент: вот бородатый толстый конюх ставит перед конем Са-фата берестяное ведро с водой, и Сафат еще подумал тогда мимоходом — не холодна ли вода, не заболеет ли конь…
Коня, конечно, было жалко, но потом Сафат, очень часто размышляя о превратностях судьбы, думал: а что случилось бы, если б его конь тогда не пал?
Потеря коня, к счастью, произошла совсем недале-ко от Калуги, и Сафат еще засветло успел в город до закрытия торга.
Конечно, он сразу пошел к татарским продавцам лошадей, сторговал себе хорошего коня, только успел сесть на него, как вдруг услышал за спиной веселый оклик по-татарски:
—Сафат! Ты ли это? Откуда здесь?
Это оказался его добрый приятель и, можно ска-зать, товарищ по профессии — мурза Юсуф, тоже доверенный человек хана Менгли-Гирея, часто выпол-няющий разные поручения. Но если Сафат специали-зировался на отношениях с Московией и Западом, то Юсуф поддерживал связи своего хозяина с Востоком: с Ногайскими и Тюменскими улусами.
Оказалось, что Юсуф возвращается в Бахчисарай из Казани, где выполнял какое-то поручение хана, и, таким образом, они едут в прямо в
