тесном пятачке Сук-Сарая.

Пройдет несколько лет, и Ибн Баттута станет кадием при дворе индийского царя и будет казнить и миловать по законам ислама, за воровство назначая отсечение руки, за прелюбодеяние - побитие камнями. Но этот поворот судьбы сегодня неведом ему, да и может ли смертный знать о том, что определено ему судьбой.

В полдень Ибн Баттута уже бродит по кладбищу халифов в Русафе. За каждым надгробием целая повесть, и рассказ Ибн Баттуты о посещении аббасидских гробниц свидетельствует о его глубоких познаниях в истории.

Ничто не ускользает от его внимательного глаза. И лишь, пожалуй, дольше, чем на чем-либо другом, задерживается его взгляд на изящных фигурках багдадских женщин.

Прекрасный пол - слабость Ибн Баттуты. Горячий поклонник женской красоты, он подробно описал не только достоинства и недостатки женщин в различных странах мира, но и их положение в обществе.

«Женщины у тюрок и монголов, - заметил Ибн Баттута, - весьма счастливы. Когда тюрки и монголы пишут приказ, они составляют его от имени султана и его жен - хатуней. У каждой хатуни есть свои земли, податные участки. Когда она отправляется в путешествие с султаном, она находится в своей собственной ставке…»

Чаще всего в поле зрения Ибн Баттуты попадают женщины из высших слоев общества, в котором ему приходится вращаться. О своих личных делах он говорит скупо и лаконично, ограничиваясь обмолвкой, что там-то и там-то приобрел у работорговца румийскую или тюркскую наложницу.

Жены и рабыни сопровождали неутомимого магрибинца во всех его путешествиях, мучались и страдали, рожали детей, болели и умирали. Некоторые из них, получив развод, навсегда оставались в каком-нибудь маленьком городке, за тысячу фарсахов от родины.

Как складывались их судьбы? Об этом Ибн Баттута, как правило, ничего не сообщает.

Но бывали исключения, из которых можно сделать вывод, что Ибн Баттута был способен не только на мимолетное увлечение. Случалась в его жизни и настоящая любовь, и хотя о женщинах, памятных сердцу, он писал в обычной лапидарной манере, живая человеческая боль прорывалась, как луч, из темноты недомолвок и путаницы иносказаний.

У арабов свои представления о женской красоте. К сожалению, Ибн Баттута почти не дает портретных описаний. О его вкусах мы можем судить исходя из критериев, широко распространенных в арабском мире в средние века.

О женской красоте писали в своих газелях лучшие арабские поэты. В стихах возлюбленную сравнивали со стеблем тростника или веткой восточной ивы, ее лицо - с полной луной, а распущенные волосы - с черной ночью. Особое очарование женскому лику придавал румянец и родинка на щеке, которая напоминала капельку серой амбры на алебастровом блюде или ярко-алой поверхности рубина. Один средневековый поэт признался, что за родинку на щеке возлюбленной готов без сожаления отдать Самарканд и Бухару…

До отправления каравана паломников остается почти два месяца, и Ибн Баттуте не сидится на месте. В самый разгар августовского зноя, когда багдадцы целыми семьями перебираются в прохладные подвалы - сердабы и после полудня на улицах ни души, Ибн Баттута выезжает с султанской ставкой, чтобы посмотреть на «порядок царя Ирака в отправлении и прибытии на место и узнать их способ передвижения и путешествий».

Ибн Баттута подробно описывает сборы ильханского двора перед выходом в путь: изощренный церемониал, отражающий все нюансы иерархических взаимоотношений в государстве Хулагуидов, место каждого чина в походной колонне, порядок следования обозов - и в заключение рисует красочную картину монгольского куреня - стойбища, построенного по принципу круговой обороны. В центре куреня находится ставка султана, вокруг - юрты его жен, военачальников, придворных, причем каждый юрт, по словам Ибн Баттуты, имеет своего имама, муэдзина, чтецов Корана и даже небольшой рынок.

Из ставки ильхана Ибн Баттута направился в Тебриз. Его сопровождал один из придворных, эмир Ала ад-див Мухаммед. Однако в городе они побыли недолго. Ибн Баттута успел лишь бегло осмотреть Тебриз, а утром следующего дня гонец доставил срочную депешу от султана с приказом немедленно возвращаться в Багдад.

Некоторые исследователи связывают это с дворцовым переворотом и убийством Димашка Хваджи, но сам Ибн Баттута не сообщает никаких подробностей неожиданного возвращения.

«Я вернулся в Багдад, - пишет он, - и сделал все, что было велено султаном».

Проведя в Багдаде несколько дней, Ибн Баттута вновь трогается в путь. На этот раз на север, в Верхнюю Месопотамию.

В местечке Кайара, неподалеку от Тигра, Ибн Баттута становится свидетелем добычи нефти, но почти не пишет о способах ее применения. Судя по всему, использование нефти в XIV веке носило весьма ограниченный характер, хотя достоверно известно, что битумы и нефть широко употреблялись многими народами древности.

В Вавилоне сырую нефть использовали для освещения, смачивая в ней факелы, в Древнем Риме ею наполняли масляные лампы, применяли для центрального отопления и подогрева воды в банях. Немецкий ученый XVI века Агрикола в своем знаменитом труде «De re me-tallica» подробно описывает способы добычи жидкого битума.

Арабы широко применяли сырую нефть в военном деле. В XIV веке в арабских армиях существовали отряды так называемых наффатинов - «метателей огня», которые с помощью особых баллист стреляли кувшинами с горящей нефтью.

Византийцы использовали в боевых действиях «греческий огонь» - смесь нефти с негашеной известью, воспламеняющуюся при добавлении воды, - с середины XII века, когда это оружие было изобретено или усовершенствовано константинопольским мастером Каллиником. В 1139 году второй Латеранокий собор запретил применение «греческого огня» в Европе - слишком велики по масштабам тех времен были человеческие жертвы.

Двигаясь вверх по Тигру, Ибн Баттута добрался до старого арабского города Мосула, основанного в 642 году на месте укрепленного христианского монастыря. Расположенный на западном берегу Тигра, Мосул был известен производившимися здесь высококачественными шерстяными тканями, которые во всем мире называли муслином. Ион Баттута ничего не пишет о муслине, но подробно описывает мощные крепостные стены Мосула, огромное подворье с мечетями, гостиными дворами, базарами и банями, больницу - маристан и роскошный рынок привозных товаров - киссарвю с железными вратами. Упоминает он и одну из главных достопримечательностей Мосула - мечеть сз. Георгия и развалины древней ассирийской столицы Ниневии на восточном берегу реки.

Лето подходило к концу. Шурша, падали листья в фисташковых садах, порывистый ветер приносил из степи душистые запахи увядающей травы. На знаменитом овощном базаре Баб аль-Туба продавали мосульские арбузы, напоминающие по форме огромный огурец. Было нестерпимо душно, но в низких грозовых тучах уже гуляли сполохи молний, и коричневая поверхность Тигра все чаще покрывалась рябью от дождевых капель.

Из поездки по Верхней Месопотамии Ибн Баттута, судя по всему, вернулся в самом начале осени и в полном соответствии со своими планами 18 сентября 1327 года с караваном иракских паломников отправился в Мекку.

* * *

«Ветры дуют не так, как хотят корабли». Горькую мудрость этой поговорки арабских мореходов Ибн Баттута впервые испытал на себе, когда после трехлетнего пребывания в Мекке решил морским путем отправиться в Йемен.

Поздняя осень 1330 года. В небе ни облачка. Ветер срывает с гребней морских волн белую пену. У свайного причала Джидды подрагивают под порывами ветра остроносые изящные джалбы, поскрипывают прошитые кокосовыми веревками шпангоуты, покатые бока лоснятся от акульего жира.

Погрузкой занимается хозяин джалбы Рашид ад-дин Альфи, долговязый худой эфиоп в полосатом джильбабе, с кривым йеменским кинжалом за кушаком. Оседлав поставленную на попа бочку, он размахивает руками, сердится, осыпает грузчиков бранью.

Верблюды не хотят идти на сходни, упираются, мотают из стороны в сторону задранными вверх безучастными мордами. Под их тяжестью судно оседает, погружается на несколько шибров. Низкорослые жилистые грузчики-сомалийцы идут вереницей, мягко пружинят на крепких ногах под тяжестью кулей с мукой и кувшинов с маслом.

Паломники поднимаются на борт последними, боязливо ступая на прогибающиеся сходни, беззвучно шепчут бескровными губами:

- Во имя аллаха…

Морское путешествие страшит их, и, подчиняясь неизбежному, они всецело доверяются воле всевышнего. Боится моря и Ибн Баттута, и всякий раз, когда под порывом ветра вздрагивает тяжелая мачта и жалобно гудят канаты, его сердце сжимается, наполняясь дурными предчувствиями и страхом перед неотвратимостью судьбы.

Но вот мокрые канаты грузно шлепаются на деревянный настил, хлопает, наполняясь ветром, огромный треугольный парус, и, разворачиваясь носом к волне, джалба медленно выходит из бухты.

Горячий ветер ударяет в спину, надувает пузырем широкий подол джильбаба. Глядя на веселое лицо скуластого капитана, полуголого, в клетчатой йеменской юбке на бедрах, путники немного успокаиваются. Кое-кто, прислонившись спиною к борту, погружается в дрему, испуганно тараща глаза каждый раз, когда, ударившись о встречную волну, нос джалбы стремительно взлетает вверх и мелкие соленые брызги веером разлетаются по полу…

Утром третьего дня ветер усиливается, меняет направление. Теперь веселому капитану не до зубоскальства. Разбежавшись по волне, джалба резко меняет курс и некоторое время до инерции движется в требуемом направлении. Затем капитан повторяет маневр, и нет конца этому утомительному единоборству человека с непокорной стихией.

Бортовая качка валит с ног, волны с грохотом перекатываются через палубу, шумными пенистыми струями стекают в трюм, где, прижавшись друг к другу, испуганно переглядываются бедолаги-нассажиры. Судно бросает из стороны в сторону, и кажется, что под натиском волн оно вот-вот треснет, как яичная скорлупа. Но когда обессиленные качкой пилигримы почти свыкаются с мыслью о неизбежной гибели, сквозь свист ветра и грохот воды доносится сверху ликующий крик:

- Берег!

Через некоторое время джалба ударяется о что-то твердое и по инерции со скрежетом ползет брюхом по песку. Воцаряется удивительная тишина, нарушаемая лишь мерными всплесками воды и хриплым перекликом матросов, бегающих по палубе. Наконец распахивается люк, и слепящий солнечный луч врывается в душный полумрак трюма. Щурясь и закрывая лицо руками, паломники один за другим поднимаются на палубу.

- Ветры дуют не так, как хотят корабли, - смущенно улыбаясь, говорит скуластый капитан. - Шли в Йемен, а попали в Египет.

После затхлости трюма горячий ветерок, дующий из пустыни, кажется Ибн Баттуте благодатью.

Так на египетском побережье, в нескольких милях от злосчастного Айдаба, благополучно завершается его первое морское приключение.

Из-за непредвиденной задержки Ибн Баттута попадает в Таиз лишь в середине декабря. Погостив несколько дней у султана Нур ад-дина Али, он отправился в Сану, а оттуда в Аден.

Декабрь на исходе, а в Адене ужасающий зной. Голые серо-красные лавовые скалы пышут жаром, и нигде нет спасения от удушливой липкой духоты.