Его друг Алешка прав, категорически отказываясь отождествлять курсистку со всей этой историей. «Да, в такую можно влюбиться».

– Мой друг Алексей хочет предупредить вас: тот, кто был с вами, ваш э-э…

– А вот нисколечко не правда, никакой он не ухажер! – Уля надула губки.

– Извините, но я хотел сказать – спутник. В общем, Ступичев… э-э… похитил ценный груз, который мы с Алешей сторожили. Вот.

– О Боже! Какой негодяй! Хамелеон! – Возмущение девушки было таким искренним, что сомневаться в ее непричастности не приходилось. С другой стороны, дальнейшие расспросы и волнение по поводу Алешкиной судьбы позволяли быть с ней более откровенным. И Шурка решил все рассказать.

– Хорошо, – сказал он, – слушайте. Но только поклянитесь, что… э-э… не расскажете никому. От этого зависят наши жизни.

Увидев, каким серьезным стало лицо маленького гимназиста, Ульяна крестясь, произнесла:

– Клянусь Богом!

На следующий день Пичугин направлялся в гараж красных. Еще раз перечитав любимые моменты из Конан Дойля, Шурка решил окончательно перевоплотиться. Затемненные зеленые очки теткиного мужа- телеграфиста, позаимствованные перед уходом, пришлись весьма кстати. Трость и замызганная шапчонка дополнили гардероб слепого. Попрошайка получился жалкий. Наверное, только опытный взгляд городового смог бы отличить шарлатана по излишней суетливости движений. Но новочеркасских стражей порядка давно истребили как класс. Даже цыгане убрались из города, от греха подальше.

На паперти перед Войсковым собором появление «слепца» вызвало взрыв негодования. На Пичугина зашипели:

– Иди, иди отсюда! Не мылься – бриться не будешь!

Кособокий юродивый, выросший как гриб на пути, заскулил:

– Моя-я копеечка! Моя-я!

Шурка ткнул в юродивого палкой, и тот, как ошпаренный, отскочил:

– Пошто, упырь, пошто?

Конспиратор довольно ухмыльнулся – значит, его наружность производила нужное впечатление: «Приняли за конкурента».

Встречные торопливо обходили «убогого», а один даже сунул в руку керенский рубль. Шурка молча поклонился и зашагал дальше, старательно обстукивая крылечки и деревья.

У ворот гаража кого только не было. Комиссары с ординарцами, начпроды с мешками, матросы с мандатами на транспорт для реквизиций. Грузовые и легковые автомобили то и дело въезжали или выезжали. У входящих внутрь часовые проверяли пропуска. Один из грузовиков притормозил неподалеку от въезда. Водитель пригласил нескольких матросов забираться в кузов, а сам открыл капот.

– Щас воды подолью и поедем, – сказал он старшему морячков.

Шурка, стоявший за деревом, быстро снял очки, шапчонку, кинул в траву трость. Теперь он напоминал беспризорника.

– Дяденька, дяденька! – затеребил он шофера. – Не могли бы вы дяденьке Журбе вот этот рецепт… э- э… передать? Меня из аптеки послали.

Солдат с ведром направлялся к воротам.

– Давай, шкет. Для Журбы передам.

Через пару минут на улицу вышел огромный розовощекий человек с размером ботинок почти как два пичугинских.

– Это ты рецепт на мазь приносил?

Шурка с ужасом посмотрел вверх, потом на протянутую ему руку-кувалду.

– Ага, я.

– Ну, тогда давай, рассказывай, что «аптекарь» еще говорил. Да не бойся.

Быстро передав Журбе все, что велел Иван Александрович, Пичугин подхватил трость и поспешил затеряться в улицах.

Следующей остановкой на пути конспиратора вновь была лавочка напротив докторского дома. Уля обещала осмотреть комнату в доме соседей, которую снимал Ступичев. Их жилище после разграбления так никто из красных и не занял, а входная дверь стояла подпертая выломанной штакетиной.

Когда Пичугин в образе нищего появился из-за угла, девушка так и прыснула со смеху.

– Ой! Я всего чего угодно ожидала, – хихикая, сказала она обескураженному Шурке, – когда вы говорили о перевоплощениях. Но чтобы такое!

Гимназист обиделся:

– Меня, между прочим, чуть нищие у собора… э-э… не порвали – за конкурента приняли!

– Саша, перестаньте дуться, – обезоруживающе улыбнулась Уля. – Вот то, что мне удалось найти.

На ее ладони лежали зажигалка, пуговица и обрывок добровольческой газеты, слабо пахнувший одеколоном. Шурка принюхался.

– Это его одеколон, – пояснила Уля, – Я хорошо запомнила.

– Наверное, в газету заворачивали флакон при покупке, а он в кармане… э-э… потек, – предположил Шурка. – А это откуда?

– Как вы и говорили, я под кроватью пошарила. Пуговица оттуда. Ох и страшно там вечером! Ларионовых, можно сказать, из-за Ступичева убили. Всю семью. Сапожник донес.

Бензиновая зажигалка не работала и ничего собой не представляла. Может, поэтому ее и выбросили. Кто – неизвестно. Только Ступичев не курил. Но вот пуговица была необычная.

– Я уже говорила, – деловито продолжала Уля, – что к Ступичеву несколько раз наведывался фотограф Ценципер. Ну, вы знаете… Тот, у которого ателье на углу Московской и Горбатой.

– Да кто ж его не знает, – оживился Пичугин, протирая и надевая уже свои очки. – У него полгорода портреты делало.

Курсистка тряхнула косой и картинно повела плечами:

– Я, например, предпочитаю фотографироваться на Платовском. Мне кажется, что они тоньше чувствуют характер.

Шурка уважительно посмотрел на нее.

– Но что странного в визитах этого Ценципера? Ну, захотелось ему фотографию занести. А может, они просто… э-э… собутыльники?

– Еще приходил солидный иностранец. Валерьяна… то есть Ступичева дома не оказалось. Гость подождал немного и оставил записку. Это соседка родителям рассказывала, царствие ей небесное. Говорила, что гостя проводила в комнату.

– И вы считаете, что это его пуговица?

– Ну не фотографа – точно. Я ведь немножко шью и оттого обращаю внимание на всякие мелочи. У него на куртке другие пуговицы, вытянутые, как абрикосовые косточки, из полированного дерева. А эта – темно- зеленая, с перламутром. Я не знаю, из чего сделана. Такие ведь только на заграничных товарах бывают.

– Ну что ж, – довольно заключил Пичугин, – вполне вероятно, что этот, как вы говорите, «иностранец» – и есть заказчик похищения, а фотограф – пособник. В любом случае, мы… э-э… установим за Ценципером слежку. Может, он наведет нас на след.

– Я обязательно буду вам с Алешей помогать, – решительно сказала Ульяна.