По раскисшей февральской степи идти было трудно. Ноги вязли в грязи, перемешанной с талым снегом.
Из города решили выходить в сторону хутора Мишкин. Гимназисты, студенты и солдаты довольно удачно, без помех, миновали район Азовского рынка и скотобоен. Несколько раз хоронились в темных углах за хатами и заборами, пропуская отряды красных дружинников, а однажды – даже невесть откуда взявшихся то ли чехов, то ли мадьяр из бывших пленных.
Не доходя хутора Мишкин на найденной лодке без весел, обламывая прикладами остатки истончившегося льда, пересекли Аксай и дальше, поеживаясь от гуляющего по ночной степи ветра, потопали сквозь открытое пространство в сторону Старочеркасской.
Двигались довольно медленно. Из-за грязи, а еще – из-за хромавшего студента Журавлева. Шли молча. Каждый думал о своем, пытаясь хоть на короткое время предугадать будущее. Иногда, оборачиваясь, Алексей грустно смотрел на редкие огоньки, рассыпанные по темному телу Бирючьего куга, несущего на своем горбу донскую столицу. Детище атамана Платова – патриархальный Новочеркасск, словно выброшенный на берег огромный кит, застыл в предчувствии кровавой тризны.
Лиходедовы редко покидали город. Сколько Алешка себя помнил, отец работал в архитектурной мастерской при городской управе, а мать без конца давала уроки игры на фортепиано. Детство вспоминалось как катание зимой с горок и игра в лапту и салочки в тенистых летних переулках, заросших вишней и акацией. Семья жила скромно, но материальных трудностей не испытывала. Алешку – единственного сына – иногда баловали, и тогда все друзья объедались пирожными на его карманные деньги.
А однажды отец повез их в Ялту! Ничего прекраснее и загадочнее моря Алексей в жизни не видел. Эти волны, эти корабли… Не такие, как пароходики, бегающие вверх-вниз по Дону, а огромные горделивые океанские скитальцы, «пахнущие» романтикой экзотических стран и пиратскими, зачитанными до дыр, романами.
Эх, Ялта! Солнце и прибой, горы и крупный, как абрикосы, виноград…
Еще каких-нибудь два-три года назад, несмотря на громыхающую где-то в Галиции войну, жизнь обыкновенного русского гимназиста представлялась Алешке скучной чередой обязательных правил и ничем не оправданных умственных затрат. Фамилии геройских генералов, таких как Алексеев, Брусилов или Корнилов, конечно же, трогали мальчишеское воображение, но оставались где-то там, далеко на западе, за Москвой, за Петербургом, вместе с жизнями станичных казаков, проходивших перед отправкой на фронт конными парадами у Атаманского дворца. И кто бы мог поверить, что вскоре война – страшная, беспощадная – ночным татем подкрадется к порогу, хлынет в родные предместья, улицы и переулки обжигающим душу кровавым потоком людской ненависти.
Лиходедов шел и смотрел, как сапоги Мельникова оставляют в грязной степной каше следы, заплывающие талой водицей. Серега курил в кулак по-окопному, и дым его папироски щекотал ноздри.
«…Мельников… Друг с первого класса… Ведь это Серега затащил всех на собрание…»
В тот день все и началось. А может, как раз закончилось? Может, именно тогда испарились с уходом в Ростов Добровольческой армии надежды на создание мощного заслона рвущимся в Южную Россию большевистским ордам?
Алешка хорошо запомнил, как, сплюнув под ноги, выругался один подхорунжий казачьих войск, провожая глазами корниловцев:
– Нехай проваливають, дворянчики, мать их!…
И, обернувшись к своему спутнику в штатском, добавил:
– А на хрена нам Корнилов? Токма большаков ярить!
По Крещенскому спуску к вокзалу торопливо проскрипел десяток подвод из хозяйства генерала Эльснера, груженных штабным имуществом. Командование Добрармии, не найдя общего языка ни с Донским правительством, ни с Атаманом Всевеликого Войска Донского, перебиралось в Ростов.
Что ответил штатский, по виду из канцелярских, Лиходедов уже не расслышал. Звонкий, подброшенный ветром окрик стеганул слух:
– Алешка, постой!
Скользя по накатанной ледяной дорожке и балансируя расставленными руками, его догонял Серега.
– Подожди!
Не успев затормозить, Мельников схватил друга за рукав, чуть не опрокинув обоих.
– Алешка, пойдем с нами в пивную, – отдышавшись, выпалил он. – Пичуга – и тот складывается!
Мысленно оценив свое финансовое положение, Лиходедов засомневался, но зависть к товарищам взяла верх.
– Только, чур, сначала собрание! – поставил условие Серега. – Наши все там будут.
Мужская гимназия на улице Ермака напоминала скорее мобилизационный пункт, нежели старейшее на Дону светское учебное заведение. Перед массивными дверями, несмотря на холод, стайками курили выскочившие налегке гимназисты, топтались вооруженные студенты, мелькали офицеры из войсковой канцелярии. Ожидали приезда Атамана. Каледин задерживался с похорон юных героев. Обычно атаман самолично шел за гробами обороняющих Новочеркасск партизан.
В актовом зале шумели. Звонкие матерные нотки, время от времени фальцетом запускаемые в потолок, глохли во взрывах юношеского гогота. Наперебой травили анекдоты, обсуждали последние сводки с фронта, зачитывали атаманские и добровольческие воззвания.
«Идут, идут! От Чернецова!» – Взъерошенный гимназист лет четырнадцати, поставленный старшими на стреме, вдруг вкатился в двери.
Гомон прекратился, и зал, громыхнув стульями, застыл, слушая гулкие шаги в коридоре. Пахнув морозцем, вошел поручик Курочкин в сопровождении безусого партизана в бекеше и с маузером на боку.
– Здорово дневали, господа гимназисты! – поприветствовал собрание Курочкин, оглядывая передние ряды.
Мальчишеские голоса пробасили нестройно:
– Слава-а Богу-у-у!
– Прямо орлы! – похвалил поручик.
Затем представитель партизанского отряда заложил руки за спину и прошелся взад-вперед.
– Соколы мои! – вдруг вскинул он голову. – Вы знаете, что обстановка на фронте сложная. Скажу больше: в Таганроге красный мятеж. Не успел Кутепов встретить матросню Сиверса под Матвеевым Курганом, как рабочие принялись резать юнкеров. Корниловцы стоят за Ростов, а казаки в это время продают своего атамана! Вчера три фронтовых полка перешли на сторону красных… Эти б…ди взяли Каменскую! Теперь у них там революционный комитет во главе с урядником, прости Господи!
В ответ зал засвистел и затопал. Курочкин вскинул руку, требуя тишины:
– Вот командир четвертой роты Осниченко. Его студенты воюют не хуже офицеров-окопников, нынче пропивающих последнюю совесть в кабаках Новочеркасска. Посмотрите на него! Те, кому исполнилось шестнадцать, могут записаться в его роту и бить большевистскую сволочь наравне со всеми.
Задние ряды вытягивали шеи, восторженно глазея на румяного студенческого ротного. Осниченко старался выглядеть сурово.
Отряд Чернецова дрался под Каменской. Красные наседали, а ряды партизан таяли на глазах, пополняясь в основном из числа верных присяге офицеров, гимназистов и студентов Донполитеха. Кумир патриотически настроенной молодежи полковник Чернецов со своими партизанами в то время был единственным серьезным прикрытием донской столицы на северном направлении.
Курочкин заговорил об антиказачьих выступлениях иногородних на станциях Александро-Грушевской и Хотунке.
– Да к стенке их всех, и делу конец! – крикнул Мельников.
– Правильно, в расход! – поддержали несколько голосов.
Поручик неопределенно пожал плечами:
– Всех пришлых к стенке, как ни крути, не поставишь. Тут другой подход нужен – показательный. Вот зачинщиков повесить – дело святое.
В зале заржали.
