покрыв их овечьей шкурой. Должны были присутствовать flamen Dialis и великий понтифик. И это условие также не составило проблемы, поскольку Цезарь являлся великим понтификом и раньше был flamen Dialis (до самой его смерти другого не изберут). Аврелия, десятая свидетельница Цезаря, выступала как pronuba, почетная матрона.
Когда прибыл Помпей, одетый в пурпурную триумфальную тогу, расшитую золотом, а под ней в триумфальную тунику, расшитую пальметтами, маленькая группа собравшихся так и ахнула от восторга. Жениха сопроводили к сиденью, накрытому овечьей шкурой, где уже ждала Юлия с вуалью на лице. Устроившихся рядком Помпея и Юлию Цезарь и Аврелия накрыли огромной вуалью цвета пламени. Аврелия взяла их правые руки и связала вместе кожаной полоской, что являлось символом их союза. С этого момента они считались мужем и женой. Затем разломили пополам священный полбенный пирожок, и каждую половинку съели жених и невеста, а свидетели торжественно удостоверили, что все сделано как положено и теперь они муж и жена.
После этого Цезарь принес в жертву свинью и посвятил ее сочные части Юпитеру Полбенному — тому аспекту Юпитера, который отвечал за обильный рост самой древней в мире пшеницы, двузернянки. Поскольку брачный пирожок был именно из такой пшеницы, этот Юпитер также отвечал и за плодовитые браки. Пожертвование целого животного понравится богу и отведет неудачу от брака, заключенного в мае. Никогда ни один жрец или отец не трудились так, как Цезарь, чтобы рассеять плохие предзнаменования майского брака.
Угощение прошло весело, гости были счастливы, а молодые — вне себя от восторга. Помпей просто сиял, не отпускал руки Юлии. Затем они вышли из Общественного дома и направились к большому, великолепному дому Помпея на Каринах. Помпей поспешил вперед, чтобы все подготовить, а три маленьких мальчика сопровождали Юлию и гостей. Помпей уже ждал на пороге, чтобы перенести через него свою жену. Внутри стояли чаши с огнем и водой, к которым он подвел молодую жену. Помпей влюбленно смотрел, как сначала Юлия провела над огнем правой рукой, а потом опустила ее в воду, чтобы оградиться от злых духов. Теперь она стала хозяйкой дома, повелевала его огнем и водой. Аврелия и Кардикса, каждая побывавшая замужем по одному разу, поведи ее в спальню, раздели и уложили на кровать.
После того как две пожилые женщины ушли, в комнате стало очень тихо. Юлия села в кровати, обняла колени, волосы рассыпались, почти закрыв ее лицо. Комната была не похожа на ее маленькую спаленку. Она была больше столовой в Общественном доме. И такая шикарная! Везде позолота, убранство выдержано в черно-красных тонах, рисунки на стенах — серия панелей, изображающих различных богов и героев в сексуальных позах: Геркулес (который должен был быть очень сильным, чтобы выдержать вес гигантского пениса) с царицей Омфалой, Тезей с царицей амазонок Ипполитой (невзирая на обычаи амазонок, у нее сохранились обе груди), Пелей с морской богиней Фетидой (он занимался с ней любовью, хотя сверху она была каракатицей и только снизу — женщиной). Зевс атаковал печальную телицу (Ио, дочь аргосского царя, возлюбленную Юпитера, превращенную ревнивой Юноной в корову). Венера и Марс сталкивались, как два военных корабля. Аполлон нацеливался войти в дерево с наростом, напоминающим женские гениталии (возможно, это нимфа Дафна?)
Аврелия была чересчур строга, чтобы разрешить подобное живописное убранство в своем доме, но Юлия, молодая римлянка, была знакома с эротическим художеством и ничего не имела против. В некоторых домах, которые она посещала, эротика не ограничивалась спальней. Когда она была еще ребенком, то хихикала, увидев фривольные сценки. Позднее пыталась представить нечто похожее между собой и Брутом — и это казалось ей невозможным. Девственницу интриговало эротическое искусство, но она не воспринимала его как реальность.
Помпей вошел в комнату босиком, одетый в тунику, расшитую пальметтами.
— Как ты себя чувствуешь? — с волнением спросил он, подходя к кровати осторожно, как собака к кошке.
— Очень хорошо, — серьезно ответила она.
— И… все в порядке?
— О да. Я любовалась картинами.
Он покраснел, взмахнул руками.
— У меня не было времени что-то сделать с ними. Извини, — пробормотал он.
— Если честно, я не возражаю.
— Муции они нравились.
Помпей сел на край кровати.
— Тебе приходится переделывать свою спальню всякий раз, когда ты меняешь жен? — спросила Юлия, улыбаясь.
Это, казалось, ободрило его, он тоже улыбнулся.
— Это разумно. Женщинам нравится украшать дом по-своему.
— Я тоже так поступлю. — Она протянула руку. — Не нервничай, Гней. Можно мне называть тебя Гней?
Он сжал ее руку.
— Мне больше нравится Магн.
Она пошевелила пальцами в его руке.
— Мне тоже это нравится. — Она слегка повернулась к нему. — Почему ты нервничаешь?
— Потому что все другие были просто женщинами, — сказал он, проведя рукой по своим волосам. — А ты богиня.
На это Юлия ничего не ответила. Она впервые осознала свою власть. Она вышла замуж за великого и знаменитого римлянина, а он боялся ее. Это придало ей силы. И было приятно. Предчувствие было восхитительно. Юлия легла на подушки и больше ничего не делала, только смотрела на него.
Это значило, что Помпей должен что-то сделать. О, это так важно! Дочь Цезаря прямо спустилась к нему с Венеры. Как поступил царь Анхиз, когда сама Любовь явилась к нему и потребовала, чтобы он удовлетворил ее? Дрожал ли он, как лист на ветру? Сомневался ли он в том, что справится? Но потом Помпей вспомнил, как Диана вошла в столовую, и забыл про Венеру. Все еще дрожа, он наклонился над нею, осторожно снял с нее гобеленовое покрывало. Теперь Юлия была покрыта лишь тонкой простыней. Он смотрел на нее, белую, как мрамор, с чуть заметными голубыми прожилками. Стройные ноги, бедра, тонкая талия. Как она красива!
— Я люблю тебя, Магн, — проговорила Юлия хриплым голосом, который он нашел очень соблазнительным, — но я очень худая! Я разочарую тебя.
— Разочаруешь? — удивился Помпей, глядя ей в лицо.
Его собственный страх разочаровать ее куда-то сразу исчез. Такая уязвимая. Такая юная! Хорошо, она увидит, как он разочарован. Он коснулся губами внешней стороны ее бедра, почувствовал, как дрогнула ее кожа. Юлия дотронулась до его волос. С закрытыми глазами он приложил щеку к ее боку и во весь рост растянулся на кровати. Богиня, богиня… Помпей будет целовать ее всю — с благоговением, почти с невыносимым наслаждением, этот чистый цветок, эту идеальную драгоценность. Серебряные локоны были везде, скрывая ее груди. Осторожно, локон за локоном, Помпей отвел их в стороны, расположив вокруг нее, и восхищенно созерцал гладкие маленькие соски, такие бледно-розовые, что почти сливались с кожей.
— О Юлия, Юлия, я люблю тебя! — воскликнул он. — Моя богиня, Диана луны, Диана ночи!
У него еще будет время для того, чтобы покончить с ее девственностью. Сегодня она не должна узнать ничего, кроме удовольствия. Да, сначала удовольствие, все виды удовольствия, какие он мог дать ей: губами, языком, руками и своей собственной кожей. Пусть она знает, что брак с Помпеем Великим будет всегда приносить ей удовольствие, удовольствие и удовольствие.
— Мы минули важную веху, — сказал Катон Бибулу в ту ночь, в саду перистиля в доме Бибула, где младший консул сидел, глядя в небо. — Они не только разделили Кампанию и Италию, как восточные монархи, теперь они скрепляют свои безбожные союзы с помощью дочерей-девственниц.
— Падающая звезда в левом нижнем квадранте! — рявкнул Бибул писарю, который сидел неподалеку, терпеливо ожидая, когда можно будет записать звездные явления, которые видит его хозяин. Свет его маленькой лампы освещал восковую табличку.
Бибул поднялся, прочел молитвы и впустил Катона в дом. На этом сеанс наблюдения за небом заканчивался.
— Почему ты удивляешься тому, что Цезарь продал свою дочь? — осведомился он, не утруждая себя вопросом, хочет ли один из самых горьких пьяниц Рима разбавить вино водой. — Я вообще удивился, как ему удалось захомутать Помпея. Я знал, что каким-то образом он это сделает. Но это — лучший и умнейший способ. Говорят, она превосходна.
— Ты тоже ее не видел?
— Никто не видел, хотя, без сомнения, это изменится. Помпей будет демонстрировать свою жену всем, как призовую овцу. Интересно, какая эта Юлия в шестнадцать лет?
— Семнадцать.
— Сервилии это не понравится.
— О, с ней он тоже поступил очень умно, — сказал Катон, вставая, чтобы вновь наполнить свой бокал. — Он подарил ей жемчужину ценой в шесть миллионов сестерциев и заплатил Бруту приданое Юлии в сто талантов.
— Откуда ты все это знаешь?
— От Брута. Он приходил ко мне сегодня. По крайней мере, Цезарь оказал boni хорошую услугу. Отныне мы получили Брута в наш лагерь. Он даже объявил, что в будущем он намерен называться не Цепионом Брутом, а только Брутом.
— Брут не будет нам так полезен, как будет полезен Цезарю этот брачный союз, — мрачно заметил Бибул.
— На данный момент — нет. Но я надеюсь на Брута теперь, когда он сам управляет своим имуществом, без матери. Жаль только, что он не хочет слышать ни слова о другой девушке. Я предложил ему мою Порцию, когда она достигнет брачного возраста, но он отказался. Говорит, что никогда не женится. — Катон допил вино, резко повернулся, крепко держа в руке бокал. — Марк, меня чуть не вырвало! Это самый хладнокровный, самый отвратительный политический маневр, о каком я когда-либо слышал! С тех пор как Брут пришел ко мне, я пытаюсь сохранять ясный ум. Я даже пытаюсь говорить что-то рациональное, но больше не могу! Ничто из того, что мы делали прежде, не может сравниться с этим! И это — хорошо для Цезаря, вот что хуже всего!
— Сядь, Катон, пожалуйста! Я уже говорил, что это выгодно Цезарю. Успокойся! Мы не побьем его громкими словами или демонстрацией нашего отвращения к этому браку. Продолжай, как начал, рационально.
Катон сел, но предварительно еще налил себе вина. Почему Катон так много пьет? Казалось, это совсем не вредило ему. Может быть, таков его способ поддерживать в себе силы.
— Помнишь Луция Веттия? — спросил Бибул.
— Это всадник, которого Цезарь приказал высечь прутьями, а потом раздал его мебель подонкам?
