Теперь в эфире звучали расклеивающиеся звуки поцелуев, скрип пружинного дивана и все учащающееся горячее дыхание. По лицам дежуривших в зале офицеров МУРа расползлись ухмылки и улыбочки. Все смотрели на меня и Светлова. Руководитель группы наблюдения майор Ожерельев доложил, пряча в голосе насмешливые нотки:
— Порнография начинается, товарищ подполковник. Какие будут указания?
— Заткнуться и ждать! — рявкнул Светлов.
— Слушаюсь, товарищ подполковник, — обиженно сказал Ожерельев.
Между тем в квартире номер двадцать два на Фрунзенской набережной сорок восемь, судя по звукам, начиналась порнография.
— Нет, вы меня извините, я так работать не могу! — вдруг вскочила, раскрасневшись, пожилая техник-капитан Шагинская. И под уже неудержимое ржание дежурных офицеров прошла прочь из зала.
— Ожерельев! — хрипло сказал в микрофон Светлов. — Группу захвата поднять на седьмой этаж. Имей в виду: Акеев — чемпион Европы по боксу и может быть вооружен. Поэтому двери открывать по- тихому, только когда они будут кончать, по моему сигналу.
— А что, они будут кончать по вашему сигналу? — спросил ехидный Ожерельев.
— Ох, падла, я тебе похохмлю, ты дождешься! — беззлобно выругался Светлов. — Приступай к исполнению!
— Приступаю. Только, может, еще послушаем, а? Интересно, все-таки…
Тем временем Леночка Смагина не умолкала. Женщины, как известно, делятся на несколько категорий — молчальниц, болтушек и крикушек. Леночка Смагина оказалась из категории болтушек:
Теперь уже и там, на Фрунзенской набережной, и здесь, в дежурной части Петровки, 38, то есть в самом центре оперативной службы милиции в столице нашей родины Москве, слежение за «объектом» превратилось в какой-то порнографический радиоспектакль. Оставив свои операции, в наш третий зал сбегались дежурные офицеры из соседних залов, сотрудники НТО с третьего этажа и дежурные специалисты из комнат отдыха на первом этаже, следователи, инспекторы уголовного розыска и УБХСС, проводники служебно-розыскных собак, криминалисты, медэксперты, шоферы. Затаив дыхание, с разгоревшимися глазами, Дежурная часть московской милиции слушала ход нашей операции.
— Да сколько же можно?! — вдруг возмутился помощник дежурного по городу капитан Павлычко. И посмотрел на часы:
— Ведь уже двадцать третью минуту он ее пашет.
— Не он ее, а она его, — сказал кто-то.
Леночка действительно не унималась.
— Что тут происходит? — неожиданно раздался начальственный голос, и мы все повернулись к двери. В двери стоял недоумевающий начальник Дежурной части полковник Шубейко. Все непричастные к операции валом повалили мимо него из нашего зала, а он, хлопая белесыми поросячьими ресницами, слушал Леночку Смагину.
— Он ее душит, что ли? — спросил наконец полковник.
Нужно сказать, что даже я и Светлов не выдержали, прыснули в кулак. А в эфире прозвучал жалобный голос Ожерельева:
— Товарищ подполковник, в группе захвата сержант Афанасьев кончил. Какие будут приказания?
— Он ее е…, товарищ полковник, извините за выражение, — сказал Светлов.
— Тогда прекратите это безобразие, товарищ начальник, — не выдержал Светлов. — Ожерельев, ты меня слышишь?
— Слышу, Марат Алексеевич.
— Если будешь еще хулиганить в эфире, лишу премиальных за операцию.
— Хорошо, товарищ подполковник. Только сколько будет продолжаться эта порнуха? Нам сегодня молоко положено за вредность.
— Отставить разговорчики. Кто у тебя двери будет открывать?
— Техник Суздальцев.
— Хорошо, приготовьтесь.
Действительно, судя по всему, дело в квартире N-22 приближалось к естественной развязке.
— Ожерельев, пошел! Открывай двери! Только брать живым! Я выезжаю! — Светлов жестом усадил за пульт своего помощника и кивнул бывшему медвежатнику, а теперь эксперту НТО технику-лейтенанту Ване Коровину: «за мной!». Втроем мы сбежали вниз, к дежурившему по МУРу милицейскому «Мерседесу». Еще не успели хлопнуть двери машины, как водитель уже включил сирену, и мы с воем выскочили в Средне-Каретный переулок. Расшвыривая по сторонам городской транспорт, который при звуках милицейской сирены пугливо жался к тротуарам, мы помчались по Садовому кольцу к Фрунзенской набережной.
