Жариков сказал хмуро:
— Разрешите несколько слов, товарищ подполковник?
— Да, конечно.
— Я по поводу Виктора Акеева. В конторе лагеря разговаривать было нельзя, везде уши. А дело касается майора Смагина, начальника лагеря…
— Минуточку, я только закомпостирую билет.
Рейс «Печора — Котлас — Москва» опаздывал, как обычно. У них было время поговорить.
— Смагин хочет выдать за Акеева свою дочь, — сказал Жариков Светлову.
— Она в него по уши влюбилась и крутит папашей, как хочет. Поэтому он и расконвоирован, и на «химию» переведен. И сейчас они оба в Москве, в гостинице «Пекин».
— Откуда вы знаете? — удивился Светлов.
— Как только вы уехали из лагеря, майор Смагин трижды заказывал телефонный разговор с этой гостиницей, с дочкой. Думаю, он хочет предупредить их о вашем визите сюда. Только телефон у нее в номере не отвечает.
— Спасибо, пройдемте со мной, — Светлов спешно двинулся к почтовому отделению котласского аэровокзала. Здесь стоял междугородний телефон-автомат и Светлов тут же набрал по коду Петровку, 38, свой служебный телефон и продиктовал своему заместителю майору Ожерельеву: «Елена Васильевна Смагина, гостиница „Пекин“, телефон поставить на прослушивание, междугородние звонки не соединять, Смагину срочно взять под наблюдение, с ней должен быть Акеев».
Безусловно, Акеев жить в гостинице не имел права, он был без паспорта, но нелегально, за взятку мог ночевать и в «Пекине» у своей любовницы.
— Спасибо, капитан, — сказал Жарикову Светлов. — Родина вас не забудет. Я сообщу в ГУИТУ о вашем ревностном отношении к делу.
— Это еще не все, — все так же хмуро сказал Жариков. — Хотя у нас лагерь образцово- показательный и на каждом шагу плакаты висят и лозунги типа «Честный труд — дорога к свободе» и «Моральный кодекс строителя коммунизма», а на самом деле это одна показуха. Смагин заигрывает с зеками, либеральничает, оркестр тут организовал, и в результате — прошу вас… — он открыл сжатый на протяжении всего разговора кулак. В его жесткой ладони лежали две ампулы морфина. — Это морфий. Я реквизировал у зеков во время последнего шмона. А вот это — упаковка, нашел в мусоре, — Жариков достал из кармана кителя кусок картонной коробки. На фабричного образца этикетке стоял чернильный штамп «Главное Аптечное Управление г. _Москвы» — Как видите, товар из Москвы. И я не сомневаюсь, что привозит его будущий зять майора Смагина Виктор Акеев.
Н— да, подумал Светлов, очень, очень хочется капитану Жарикову стать начальником лагеря, уж он тут наведет порядок! Светлов еще раз поблагодарил капитана, сказал, что непременно доложит о его работе в Главное Управление исправительно-трудовых учреждений, взял ампулы морфия и этикетку и вылетел в Москву.
В это время, в Москве
Энергии Пшеничного может позавидовать трактор «Беларусь» или танк «Т-34». Сидя в Подольском отделении линейной милиции, он уже дописывал этот рапорт, когда услышал голоса проходивших под окнами железнодорожников:
— А чой-то они уборщиц не допрашивают? Уборщицы тоже по ночам дежурять…
— А тебе больно надоть! — сказал другой голос, но Пшеничный уже взвился со стула, подскочил к окну.
— Эй! Стой! Какие уборщицы?
Слава Богу, все подольские уборщицы жили «на колесах» — в вагонах, что стояли в тупике неподалеку от станции. Был поздний вечер, уже давно и я, и полковник Марьямов, и все помощники Пшеничного разъехались по домам, но Пшеничный был человеком долга и отправился допрашивать уборщиц. И вот когда он «снимал» чуть ли не последний допрос, в дело вмешался его величество случай. Явился этот случай в лице вахтера вневедомственной охраны Сытина, сожителя уборщицы, которую допрашивал Пшеничный. Слушая вопросы Пшеничного, его настырное и дотошное: «Вспомните, дежурили ли вы в ночь на 26-е мая?», Сытин, невзрачный маленький мужичонка, вдруг сказал:
— Слушай, паря, ты к моей бабе не приставай. Ты меня послухай. Я ту ночь хорошо запомнил, потому шо был именинник, ты это можешь по моему пачпорту сверить. А Паша тогда хворая лежала, по женской части, да. И ото я замести нея в Царицыно дежурил. Токо я не по станции ходил, а гулял по путям, с машинистами товарника калякал. Там у стрелки товарняк стоял с «Жигулями», с новенькими, прямо с Тольятти гонют. Ото ж я с ними калякал, а тута им зеленый дали, — и где-то часиков в двенадцать или в час ночи. И токо им зеленый дали, а тут на путя какой-то парень выскакует с таким чемоданишком в руках. И дышит, как-будто бег от кого-то, рубаха вылезла из штанов. Чем, говорит, батя, в Москву добраться? Я говорю: шуруй, говорю, в товарняк, счас отходит, на «Жигулях» и проскочишь. Ну он и запрыгнул на платформу с «Жигулями». А токо товарняк тронулся, тут какая-то машина к платформе поскакует, из ея два мужика: «Батя, не видал парня с чемоданчиком?» — «А вам пошто?» — спрашую. «А он из больницы убег, психический». А парень и правда не в себе был маленько, это я сам заметил. А они промеж себя говорят: тута он должон быть, в товарнике, больше негдя. И — зырк на товарняк вскочили уже на полном ходу почти…
