Я сижу над этим актом и думаю, какой ценой он мне достался и на какой ляд он мне нужен. Обычно, чтобы добиться эксгумации трупа и заставить медэксперта произвести исследование, нужно хлопотать неделю — эксперты расписаны по моргам заранее, на кладбищах не найдешь рабочих, чтобы разрыть могилу, и т. д. Сегодня все эти хлопоты я спрессовал в три часа, это стоило мне нервов, собственных денег (нужно было дать рабочим Востряковского кладбища хотя бы на бутылку), а главное — это отняло у меня целое утро. И что? Да, моя версия оказалась верна — старуху прикончили через два дня после гибели Шаха-Рыбакова. Но кто ее убил? И какое это имеет отношение к Белкину?

Сколько ни сочиняй, ничего путного в голову не приходит, и я вижу, что кроме дополнительной работы — еще одного преступления — ничего в моем деле не прибавилось. Что, что еще нужно сделать, чтобы отыскать этого журналиста, черт бы его душу взял! Сегодня третий день поиска, практически — по данному мне сроку — сегодня и завтра пик нашей подготовительной работы, и накопленная информация должна дать конкретные качественные результаты, но…

Мне нужна, мне позарез нужна эта Айна Силиня! Предъявить ей портрет Акеева, Гридасова и даже этого Долго-Сабурова, и если она хоть в одном из них опознает кого-то из похитителей, я вытащу за это звено всю цепь. Но если ни один из них не был в тот день на Курском вокзале, то все — три дня коту под хвост и начинай все сначала, но как?

Я снимаю трубку, заказываю срочный разговор с Ригой, с начальником рижской милиции. Пароль Прокуратуры СССР действует на телефонистку безотказно. Через двадцать секунд слышу уже мягкие голоса рижских телефонисток, и затем певучий, с прибалтийским акцентом голос секретарши подполковника Роберта Барона. Я не понимаю ни слова по-латышски, но догадываюсь: телефонистка объясняет секретарше, что звонок срочный, из Московской прокуратуры.

Наконец, подполковник берет трубку и я говорю ему с места в карьер:

— Слушайте, подполковник. Вам что нужно? Чтобы вам Чурбанов позвонил или Щелоков?

— А в чем дело?

— Вчера утром я послал вам срочную телеграмму и вечером оставил телефонограмму — мне срочно нужна свидетельница Айна Силиня. Я просил обеспечить ее явку на сегодняшнее утро. Уже двенадцать двадцать, а от вас ни слуха.

— К сожалению, товарищ советник юстиции, лица, которое вы вызываете, сейчас в Риге нет.

— А где она?

— Соседи сказали участковому инспектору милиции, что она с родителями уехала отдыхать на Взморье.

— Куда именно?

— Этого они не сказали, товарищ советник… — Барон говорит по-русски с акцентом и в голосе у него некоторая усмешка: мол, конечно, выполняем ваши просьбы и в общем-то подчиняемся вам, но в то же время… Нечего нам приказывать, у нас своя республика.

Однако мне некогда играть с ним в этот политес, я говорю:

— Слушайте, подполковник. Дело, которое я веду, связано с отъездом Леонида Ильича на Венскую встречу с Картером. В нашем с вами в распоряжении считанные дни. Эта Айна Силиня должна быть у меня сегодня. Даже если вам придется перекопать все Рижское взморье. Вы меня поняли?

Он молчит. Ему нужно время, чтобы перестроиться и понять, действительно ли ему придется перекопать все Рижское взморье или есть шанс уйти от этой работы. Он спрашивает осторожно:

— Скажите, а товарищ Щелоков действительно в курсе этого дела?

— Щелоков, Руденко, Суслов и Андропов, — говорю я. — От кого из них вы хотите получить телеграмму, чтобы найти девчонку?

— Ну-у, зачем так?… Я не знаю — мнется этот рижский Барон, понимая, что лучше не заставлять меня идти к Щелокову или Суслову за такой телеграммой. Если каждый начальник милиции будет требовать от министра подтверждения полномочий его помощников, это не может вызвать ничего, кроме гнева начальства. Тем более, если действительно я веду дело по прямому указанию ЦК…

Я говорю:

— Пожалуйста, подполковник, имейте в виду — я веду это дело по прямому указанию ЦК, и каждый час может стать решающим. Все, кто будет способствовать успешному проведению дела, забыты не будут, вы меня поняли? Она нужна мне сегодня, кровь из носу!

Кнут и пряник — верное средство, подполковник меняет тон:

— Хорошо. Сегодня я займусь этим лично. Куда вам звонить?

Конечно, если речь идет о внеочередной звездочке и о получении полковничьей папахи, подполковник займется этим сам, лично. Я даю ему свой рабочий и домашний телефоны, телефон приемной Руденко и телефон третьего отдела МУРа, где всегда дежурит кто-то из светловских «архаровцев».

Он спрашивает:

— Я могу привезти ее приводом, если она откажется ехать?

— Безусловно, постановление я подготовлю. В нашем деле формальности должны отступить на второй план.

С этой минуты подполковник Барон и вся рижская милиция начнут в прямом смысле перелопачивать все Рижское взморье, и я думаю, через час-полтора Юрмала будет просто кишеть оперработниками, стукачами, сексотами, сотрудниками наружной службы Латвийского МВД.

Я положил трубку. Теперь мне оставалось только ждать. Ждать, когда Барон найдет эту Айну Силиня, ждать, что там, в Котласе, узнает Светлов об этом Акееве, ждать сообщений из Баку, ждать завтрашнего прибытия в Москву поезда N-37 Ташкент — Москва с бригадиром Германом Долго-Сабуровым, и ждать, не найдет ли бригада Пшеничного на Курской дороге какого-нибудь свидетеля ночного убийства (убийства или несчастного случая?) Юрия Рыбакова.

Я сонно верчу в руках какие-то бумаги — после греховной ночи больше клонит в сон, чем к работе. Конечно, больше всего меня бы сейчас взбодрил телефонный звонок из Баку, Котласа или хотя бы с Курской железной дороги. Почему-то я не верю, что этого Зиялова можно вычислить, если сличить списки соучеников Белкина со списком пассажиров ташкентского рейса. Наверное, потому, что это было бы слишком просто, а мне никогда в жизни ничего не доставалось вот так, запросто. И еще потому, что я уже не верю этому Белкину и его рукописи. Если он наврал, что жил у Свердлова, то почему бы ему не наврать, что Зиялов был его школьным соучеником?…

Не знаю, думаю я об этом уже в дреме или еще бодрствовал, но когда я каким-то сверхчутьем поднял голову от бумаг и взглянул на дверь, то увидел, что в дверях стоит Генеральный прокурор СССР Роман Алексеевич Руденко. В маршальском мундире, гладко причесанный, он молча смотрел на меня в упор своими блекло-голубыми глазами, словно подслушивает мои мысли или читает их на расстоянии. А встретив мой взгляд, усмехается:

— Что-то не вижу огонька в работе…

Примерно раз в месяц Генеральный, согласно новым либерально-демократическим веяниям, самолично обходит кабинеты управлений и следственной части, калякает о том, о сем с подчиненными, — так сказать, проявляет участие к личной жизни и условиям работы. Но сегодняшний его визит явно связан не только с этим. Я поднимаюсь в кресле:

— Здравствуйте, Роман Андреевич.

— Здравствуй-то здравствуй… — он подходит к моему столу и теперь рассматривает меня в упор. — Что это у тебя вид помятый и мешки под глазами? Холостяк. Поди, буйствуешь по ночам?

Я стараюсь дышать в сторону, чтоб хоть не унюхал коньячно-водочный перегар.

— Да уж где сейчас буйствовать, Роман Андреич? Вы мне такое дело навесили!

— Ну, докладывай. Что мне в ЦК сообщить? Будет Белкин или не будет?

— Ну-у, как вам сказать? Ищем. Нашли свидетеля похищения, кажется, знаем одного похитителя…