Наталье. В помещении стояла звенящая тишина. Вадим крепко сжал руку жены.
– А по-моему, раньше... Гораздо раньше... Де Го! – вдруг истошно закричал больной, откидываясь с табурета назад.– Немедленно пошли двух людей к архиепископу и именем папы потребуй остановить казнь! – В припадке, схожем с эпилептическим, Кирилл катался по полу и кричал: – Бурсико, возьми на себя палача! Бертран, на помост!
Ниночка и санитар бросились к больному.
Дисциплинированный Иволгин поспешно вывел Наташу из страшной комнаты.
Оставшись одна, Наташа с остервенением отбросила промокшую от слез подушку, свернулась калачиком и, насколько позволял живот, подтянула колени. Прохладная простыня приятно освежила горящую от переживаний щеку. Она закрыла глаза, волевым усилием плотно-плотно сжав веки. В лилово-серой мгле мириадами крохотных звездочек в разные стороны брызнули золотистые огоньки, и пришлось расслабить мышцы век. Сразу проявился образ Кирилла, каким она впервые увидела его на пригородном вокзале. Девушка снова крепко зажмурилась, и снова крохотные огоньки начали свой полет. Но уставшие мышцы не выдержали долгого напряжения, и вновь перед ее мысленным взором возникла картинка – танцующая девушка в ярко-красных сапожках. Она открыла глаза: «Господи! Почему мы все такие несчастные, и Кирилл, и Джейн, и Димка, и я? Нет, этого не должно быть! Что-то, к чему мы еще не готовы, застало нас врасплох... Нельзя, нельзя ему поддаваться! Дима, Димочка, услышь меня, приди ко мне! Мне так плохо, плохо, плохо...» Тут последние силы оставили Наташу, и она наконец забылась сном.
Вадим, стараясь не шуметь, тихонько проник в комнату. Он поднял подушку: «Мокрая! Ну и гад же я!» Положив подушку в кресло, он аккуратно, не желая будить Наташу, прилег рядом, и тут же горячая ладошка жены легла на его лицо. «Дима...» – прошептала любимая, не просыпаясь. «Я знаю, кому сейчас снится сладкий сон»,– подумал Домовой и через мгновение уснул.
...Под вечер она все же сбилась с пути. «Зря я свернула с большой дороги в лес! Пусть ветер, но я уже давно нашла бы ночлег»,– Наташа, путаясь в длинной дерюжной юбке, в кровь раздирая руки о ветки, пробиралась через густые заросли ольшаника. Обвернутая вокруг ступней кожа набухла от ночной влаги и холодила ноги. Неожиданно впереди блеснул огонек. Обрадованная девушка поспешила к нему.
Это была пригородная ферма. Огонек оказался чадным смоляным факелом, поднятым над оградой согласно королевскому указу, обязывающему выставлять на ночь подобный знак на всех строениях вдоль королевской дороги.
Собак во дворе не было, что говорило о крепостном или безденежном положении хозяев. Не решаясь постучать в казавшийся вымершим большой дом под соломенной крышей, она обошла сначала одну, потом другую пристройку и обнаружила лаз на сеновал.
Внутри сарая пахло еще не высохшей травой, и она в изнеможении опустилась на мягкое сено. В ночной тишине было слышно, как шебуршатся мыши. Девушка улыбнулась...
– Бродяжка! Тащите ее на двор! – Девушка не успела сообразить, кто кричит и на кого, как невидимая сильная рука, больно ухватив Наташу за волосы, поволокла ее из сарая. Те же грубые руки втолкнули девушку в круг бедно одетых людей, толпой стоявших посреди двора.
– Гляньте, добрые поселяне, что принесла нам эта ночь! Беременную шлюху с большой дороги! – Человек, одетый в зелено-коричневый кафтан из грубого, но добротного сукна, больно ткнул ее носком сапога в бок.
– Вставай, шлюха!
Наташа поднялась. Она едва держалась на ногах, ее руки инстинктивно прикрывали лицо.
– Ну-ка, признавайся, девка! Хотела скинуть свой греховный приплод и навести беду на честный дом? Или же умертвить младенца, плод дьявольского соблазна, а? – кричал лысый толстяк с гнилыми зубами, брызгая вонючей слюной ей прямо в лицо.
Толпившиеся за ним крестьяне глухо ворчали.
– Ничего, ведьма, не вышло у тебя! Седрик, Эльганг! Свяжите ее и доставьте в Кентербери, на двор к архиепископу!
Двое мужчин с тупыми испитыми лицами схватили девушку за руки. Она попыталась сопротивляться.
– Г-гы! – обрадовался тот, что был повыше ростом, и обрушил на ее голову огромный кулак. Утренний свет погас...
– Как твое имя, блудница? – Голос крючконосого монаха эхом разносился под сводчатым потолком огромного подвала, освещенного соломенными, напитанными смолой жгутами.
– Элис Рифа,– тихо проговорила девушка, прикованная цепью к стене за железный ошейник.
– Элис Рифа? Беглая ли ты раба, Элис?
– Нет...
– Крестьянская дочь?
– Да...
– Почему же под покровом ночи ты проникла во владения святой церкви и пыталась совершить греховное деяние?
– Я не...
– Отвечай на вопрос!
– Я сбилась с пути...
– Если ты честная дочь добронамеренных родителей, куда ты шла ночью через лес? Только не лги, раны на твоем теле указывают на это!
– Мои родители и жених погибли во время налета на нашу деревню. Я шла в Кентербери...
– Зачем?
– Искать пристанища. Я беременна...
– Ха-ха! – Смех монаха звучал зловеще.– Это видно и без твоих признаний. У кого ты надеялась получить пристанище в Кентербери? – Он приблизил морщинистое лицо к лицу девушки, приложив ладонь к своему уху.
– Не знаю...
Монах, довольно потирая руки, кругами заходил перед ней.
– Родители мертвы, обрюхативший тебя молодец тоже, в Кентербери тебя никто не знает. Не удивлюсь, если и со стороны твоего женишка в живых не осталось ни единой души. Так?
Загремев цепью, девушка опустила голову.
Монах вновь подошел к ней и, положив руку на вздрагивающее от немых рыданий плечо, мягко сказал:
– Покайся, дитя мое! Святая церковь снисходительна и милостива к грешникам, избравшим стезю покаяния. Поведай мне о прельщении тебя сатанинской силой, о тех богомерзких поступках, на которые враг Господа нашего,– монах истово перекрестился,– подвигнул тебя.
– Но я... Мне не в чем каяться, святой отец...
– Упорство во грехе – тяжкое преступление для христианской души. Но очищение заблудших – наш святой долг. Палач!
Из непроглядного мрака выступила огромная фигура в кожаной безрукавке, распахнутой на волосатой груди. Большая жбанообразная голова с длинными, жидкими бесцветными волосами была повязана какой-то грязной тряпицей.
– Пытка водой, палач!
Кат приблизился к жертве, вынул штифт, удерживающий цепь в стенном кольце, и, намотав ее на кулак, дернул. Ошейник больно врезался в нежную кожу девичьей шеи. Упав, Элис Рифа потеряла сознание...
Одетая в несуразное, едва прикрывавшее израненное пытками тело рубище, Наташа босая
