— типа пакистанского — качаются. Исламская улица готова сбросить эти режимы в любую минуту. И удастся ли им выстоять, мы не знаем.

Понимаете, люди рано или поздно — что жители России в эпоху Бориса Годунова, что жители исламских стран сейчас — сталкиваются со страшным вопросом: если наш Бог — правильный и подлинный, почему пушки католиков лучше стреляют? И живут они лучше, и насмехаются над нами. Традиционный человек пребывает в убеждении, что великая Империя, к которой он принадлежит, есть верификация подлинности веры. Но, глядя на современный мир, правоверный не может не видеть, что исламский мир — очевидная окраина Вселенной. И это — страшная проблема, взрывоопасная: она рождает Бен Ладена, терроризм, мировой коммунизм.

Что будет с исламским миром, я не знаю, но думаю, что его ожидают очень драматические, сложные процессы. Он в принципе не вписывается в динамику и, боюсь, не очень вписывается в перспективы будущего. Исламский идеолог Гейдар Джемаль говорил как-то о том, что мировая деревня победит мировой город. Эта победа — единственный шанс для ислама. Но я не верю в такую перспективу. Последние 6 тысяч лет история человечества свидетельствовала об обратной тенденции.

'З-С': Так все-таки: куда движемся?

И.Я.: Надеюсь, вы должны понимать, что при больших качественных переходах будущее из вчерашнего дня принципиально не просматривается. Можно примерно прикинуть, что может быть за этим переходом, но предельно общо. А тот, кто будет пытаться его прорисовать, либо человек самонадеянный и безответственный, либо жулик. Можно сказать — и то в самом общем виде — сказать, чего не будет.

Есть представление, согласно которому мир разделится на некие анклавы. Если в ХХ веке политика — колониальная, экономическая, глобализирующая мир — насильственно создала единое человечество, живущее, просто волею колониальных обстоятельств, более-менее в едином времени и пространстве цивилизации — то в будущем мир может разделиться: будут какие-то анклавы, живущие в историческом времени, а процентов 40 просто выпадет из истории, провалится. Об этом довольно много говорили в 90-е годы. Мне что-то не слишком в это верится.

Зато я допускаю вариант, который неподготовленному человеку тоже, наверное, покажется малосимпатичным. Я допускаю, что человечество сбросит от 40 до 60 процентов численности. Какими путями — вопрос отдельный; но у меня есть такое ощущение: людей станет существенно меньше. Это первое.

Второе: человечеству придется найти некие внутренние мотивации, которые двигали бы его к инновативной деятельности. Веками человек что-то делал и придумывал для того, чтобы просто прокормить растущее население да еще вооружить его, чтобы воевать. А в последние 200-300 лет возникла такая особенная жизненная позиция, как потребительство. Оно нарастало, развивалось, и это была очень сильная мотивация для инновативной деятельности. Похоже, по экологическим, да и по другим причинам этот способ мотивации и хозяйственно-экономической, и интеллектуальной деятельности человека себя исчерпывает. И лопающийся пузырь американской экономики это как раз показывает. И не только он. Непонятно, например, что сегодня делать со вторсырьем. Если Господь вообще отпустил этой планете вместе с человечеством какое-то будущее — должны быть найдены совсем другие механизмы, побуждающие человека к внутреннему развитию.

Вообще говоря, ментальность возникает в ходе процесса самоорганизации больших целостностей — этих самых локальных цивилизаций. Человечество живет с той ментальностью, которая рождалась в ходе цивилизационного синтеза каждой отдельной цивилизации. Когда время конкретной цивилизации кончается — свойственная ей ментальность исчезает, и очень часто — вместе с существенной долей своих носителей. Это в высшей степени драматический процесс.

Но в истории человечества и, более того, в большой истории — то есть в той, куда входит и естественная история, и человек как ее элемент, — мы видим: развитие идет таким образом, что на каждом следующем витке качественные переходы становятся все более и более щадящими — относительно, конечно, — то есть количество жертв уменьшается.

'З-С': А почему?

И.Я.: А каким образом менялись программы поведения у животных, существовавших до человека? Носители неадаптивных инстинктов и программ просто вымирали. А носители продуктивных мутаций выживали чаще, поэтому их результаты сохранялись. Человек, создав сознание и культуру, создал вместе с ними и гораздо более щадящие механизмы изменения. Сейчас уже отдельный человек на протяжении своей жизни меняет свои большие программы раза два-три. Согласитесь, это гораздо более щадяще, чем вымирание носителей вчерашней, неадекватной программы.

Что касается ментальности — это некоторая сверхпрограмма, которая задает очень многое. До недавних пор — почти до сегодняшнего дня — люди не умели ей управлять, поскольку не знали, что это такое. Они для себя этого не открыли.

'З-С': Теперь знают и умеют? Или приблизились к такому знанию?

И.Я.: Приближаются, безусловно. Культурология и цивилизационный анализ — та область знания, которую я представляю, — идет именно в этом направлении. То есть возникает принципиальная возможность работать с ментальностью. Это способ снизить количество трупов при больших переходах.

'З-С': Что означает происходящее для России в смысле ее цивилизационных координат? Как-то вы говорили[1] о том, что 'Россия и до кризиса была вчерашней страной, а теперь у нас есть шанс остаться и вовсе позавчерашними'. Что вы вкладываете в эти понятия?

И.Я.: Я сказал очень простую вещь: Россия до того кризиса, который разворачивается на наших глазах, была страной сущностно вчерашней, ибо в России не усвоены, не утверждены базовые ценности лидирующих стран мира — то есть евроатлантической цивилизации. Для русского человека, скажем, не священна частная собственность. Для русского человека не очевидно, что власть должна быть под законом, а не над законом. Это на самом деле — глубинно-традиционное, если не архаическое общество, которое некоторым образом сплавило традицию, архаику и современные промышленные технологии в одно целое, и не способное к динамичному развитию. В этом смысле оно — вчерашнее.

Развитие может быть имманентным — из себя исходящим — а может быть 'наведенным' в силу обстоятельств, исторического императива, давления политической элиты, которая осознает, что надо меняться, иначе мы либо вымрем, либо станем чьей-то колонией. Страны, которые развиваются под давлением своей элиты — это и есть страны сущностно вчерашние. А страны, где развитие — функция массового человека, которая у него уже в генах, в спинном мозге, — это страны сущностно сегодняшние. Именно в этом смысле мы — страна вчерашняя.

Подозреваю, что, как и во всех остальных больших переходах, которые были в истории человечества, выживание лежит на путях инновации. Нужно искать какие-то продуктивные инновации. Так люди от палеолита перешли к неолиту. С этой первой, неолитической революции (антропогенез я опускаю, там на самом деле многое непонятно; кроме того, там не было субъективной деятельности — человек был объектом исторического процесса) человек выходит из проблем, которые на него сваливаются — им же самим, правда, и созданных, — и обретает логику исторического развития — на путях инноваций. А стало быть, чем больше инновативный потенциал, тем больше у культуры шансов выжить и тем меньше шансов погибнуть. И она с большим или меньшим количеством жертв перейдет на следующий этап своего становления — или просто зачахнет на этом пути.

Россия потому и вчерашняя страна, что не ориентирована на инновации. Подчеркну, я говорю не о творческом потенциале россиян, а о характеристиках культуры. Все, что в России изобретено, реализуется в Америке, Европе, где хотите, но не у себя дома.

'З-С': Из этого следует, что как раз западная, евроатлантическая цивилизация в нынешней ситуации имеет наибольшие перспективы?

И.Я.: Тут интересный парадокс. В этом отношении — безусловно, но есть и другая сторона дела. Мы видим, что там демографический переход загоняет людей в вымирание, — это очевидно. Кроме того, похоже, что Запад столкнулся с некоторой биологической регуляцией, которая его подрубает. Посмотрите на среднюю американскую улицу: какое количество толстых людей! Что там происходит с мотивацией, с жизненным импульсом? Я скажу вещь, которая может показаться странной: люди должны быть голодными! Когда ты три поколения подряд постоянно был сытым, у тебя исчезает потребность спариваться, вот что интересно. Я имею в виду гетеросексуальные контакты, имеющие своей целью рождение детей. Так Господь мир создал. Вы когда- нибудь задумывались над тем, что лев, не поевший пять дней, оказывается на грани гибели? Если он не наестся, то не догонит ни одну косулю. Так вот, человек, как и все млекопитающие, всегда жил на грани голода и голодной смерти. И это — нормальная, впечатанная в базовые природные регулятивы, диспозиция.

А современная, евроатлантическая цивилизация отодвигает голодную гибель как минимум лет 70-80. Понятно, что люди стремятся к этому всеми силами. Но кто, кроме Антона Павловича Чехова, сказал, что мы созданы для счастья и комфорта? Боюсь, что здесь таится смертельная угроза для Ойкумены, к которой мы принадлежим. У белого человека — очень большие проблемы. С 1925 года процент белых людей среди населения земного шара снижается. Уже 80 лет мы отступаем.

И сделать с этим ничего невозможно.

Я не один год общаюсь с самыми уважаемыми и авторитетными демографами в нашей стране. Общение с ними привело меня к одному фундаментальному выводу: демографические процессы задаются факторами такого уровня детерминации, что ни одно правительство в мире ничего с ними поделать не может. Как мне объяснили профессионалы, единственный результат политики поощрения рождаемости состоит в том, что женщины реализуют исходно существующую в их сознании программу рождения детей раньше по времени. К примеру, женщина планировала двух детей. Одного — после окончания института, а второго — лет через пять после первого. Политика поощрения рождаемости ведет к тому, что она выполняет эту программу раньше. И только!

'З-С': То есть получается, что проблемы нынешнего Запада не столько ценностные, о чем теперь так много говорят, сколько биологические?

И.Я.: Я бы не разделял эти вещи. Человек всегда живет на земле в единстве своей биологической и духовной природы. Перекорми сегодня население Зимбабве, погрузи его в общество потребления — и через три поколения там возникнут те же проблемы. Это не особенность Запада. Лидирующее на Земле общество должно было столкнуться с базовыми ограничителями, только и всего. Если бы прорыв в динамику произошел в Китае, с этими проблемами столкнулось бы китайское общество.

Но если я сегодня не вижу из этой ситуации выхода — а я его не вижу — это не значит, что его нет. Мало того, этот выход будет для меня неожиданным.

Я принадлежу настоящему и обеими ногами стою в прошлом, а выход — если он будет найден — произойдет в будущем.