подальше, хотя единственное, чего ей хотелось, — спрятать лицо у него на груди, вцепиться в него крепко-крепко, изо всех сил, и будь что будет.
Это преступное желание стало почти нестерпимым после долгого разговора с японцем.
Вечером, после репетиции (семнадцатого октября это было, в понедельник), она попросила Масу проводить ее до гостиницы. Ехать на авто не хотелось, потому что выдался чудесный осенний вечер, а идти одна Элиза боялась — за каждым утлом ей мерещилась тень Чингиз-хана. Пугала и мысль о вечере в пустом номере, о бессонной ночи. А еще хотелось поговорить о
Разговор, начавшийся по дороге, был продолжен за ужином в «Массандре», а потом в гостиничном вестибюле. В номер Элиза партнера не пригласила — чтобы у Чингиз-хана, если он за нею следит, не возникло ревнивых подозрений. Она не имела права подвергать опасности жизнь славного «Михаила Эрастовича». Он очень ей нравился, и чем дальше, тем больше. Симпатичный, будто слегка пришепетывающий акцент не казался ей смешным — через пять минут она переставала замечать, что Маса неправильно произносит какие-то русские звуки. А сам японец оказался не только способным актером, но и в высшей степени приятным человеком. Эрасту очень повезло с другом.
Ах, сколько новых, важных вещей о любимом узнала от него Элиза! Даже не заметила, как пролетела ночь. Из ресторана в «Лувр» они пришли за полночь, устроились в удобных креслах, попросили чаю (Маса — с ватрушками) и говорили, говорили. Потом смотрят — на улице уже светает. Она поднялась в номер, привела себя в порядок, переоделась, вместе позавтракали в гостиничном буфете, а там уж пора и на репетицию.
Так откровенно и доверительно Элиза ни с кем еще не разговаривала. Притом о вещах, которые ее больше всего волновали. Какое удовольствие беседовать с мужчиной, который не смотрит на тебя с вожделением, не рисуется, не пытается произвести впечатление. Вася Простаков тоже из породы не ухажеров, а друзей, но собеседник из него так себе. Ни умом, ни знанием жизни, ни меткостью наблюдений с японцем ему не сравниться.
Ночь пролетела незаметно, потому что говорили о любви.
Маса рассказывал про своего «господина» (так он называл своего крестного отца). Какой тот благородный, талантливый, бесстрашный и умный. «Он вас любит, — сказал японец, — и это его мучает. Единственное, чего он боится на свете, это любви. Потому что те, кого он любил, погибли. Он винит себя в их смерти».
Тут Элиза вздрогнула. Как это похоже на ее ситуацию!
Стала расспрашивать.
Маса сказал, что не видел первую женщину, которую любил и потерял «господин». Это было очень давно. Но вторую знал. Это очень и очень печальная история, которую он не хочет вспоминать, потому что начнет плакать.
Но потом все-таки рассказал — нечто экзотичное и удивительное, в духе пьесы про две кометы. Он вправду заплакал, и Элиза тоже плакала. Бедный Эраст Петрович! Как жестоко обошлась с ним судьба!
«Не играйте с ним в обычные женские игры, — попросил ее Маса. — Он для них не годится. Я понимаю, вы актриса. Вы иначе не можете. Но, если вы не будете с ним искренней, вы его потеряете. Навсегда. Это было бы очень грустно для него и, думаю, для вас. Потому что мужчины, подобного господину, вы нигде больше не встретите, даже если проживете сто лет и все сто лет сохраните свою красоту».
Здесь она совсем расклеилась. Разревелась, не заботясь о том, как при этом выглядит.
«Вы сейчас не похожи на актрису, — сказал японец, подавая ей платок. — Высморкайтесь, а то нос будет распухший».
«Какой?» — гнусаво переспросила Элиза, не поняв слово «расупуфусий».
«Красный. Как слива. Сморкайтесь! Вот так, очень хорошо… Вы будете любить господина? Вы скажете завтра, что ваше сердце принадлежит только ему?»
Она замотала головой, снова заплакала.
«Ни за что на свете!»
«Почему?!»
«Потому что я его люблю. Потому что не хочу…»
Маса надолго задумался. Наконец сказал:
«Я думал, что хорошо понимаю женское сердце. Но вы меня удивили. „Люблю“, но „не хочу“? Вы очень интересная, Элиза-сан. Несомненно поэтому господин вас и полюбил».
Он еще долго ее уговаривал не упрямиться. Однако чем красочней расписывал японец достоинства Эраста Петровича, тем незыблемей делалась ее решимость уберечь его от беды. Но слушать все равно было приятно.
Утром, когда она увидела Фандорина на репетиции — такого обиженного, гордого, — испугалась, что не совладает с собой. Даже произнесла молитву Всевышнему, дабы Он помог ей преодолеть соблазн.
И Бог ее услышал. После того дня Эраст исчез. Уехал.
Мысленно она вела с ним нескончаемый разговор, всё готовилась к встрече. И вот встретились…
Она, конечно, тоже хороша. Все подготовленные фразы из памяти вылетели. «Знаете, мне сделали предложение». Ляпнула с ходу — сама испугалась, как легкомысленно это прозвучало.
Он и бровью не повел. «А-а, ну что ж».
Оказывается, японцы тоже ошибаются. Не очень-то, выходит, хорошо знает Маса своего «господина».
Или была любовь, да закончилась. Такое тоже бывает. Сколько угодно.
Так уж вышло, что вся искренность, весь душевный жар, из-за растерянности и онемения не выплеснувшиеся на Фандорина, достались человеку, хоть и хорошему, но маловажному — Васе Простакову. Он был верный, надежный друг, иногда на его плече хорошо и утешительно плакалось, но с тем же успехом она могла бы зарыться лицом в шерсть своей собаки, если б у Элизы таковая имелась.
Вася выглянул из зала через минуту после того, как Эраст повернулся и ушел. Лицо у Элизы было несчастное, в глазах слезы. Простаков, конечно, к ней кинулся — что такое? Ну, она ему всё и рассказала, облегчила сердце.
То есть не совсем всё, разумеется. Про Чингиз-хана не стала. Но о своей любовной драме поведала.
Завела Васю в ложу, чтоб никто не мешал. Закрыла лицо руками и сквозь слезы, сбивчиво заговорила — прорвало. Про то, что любит одного, а выходить должна за другого; что выбора нет; верней есть, но ужасный: влачить кошмарное существование, которое хуже смерти, либо отдаться немилому.
На сцене Штерн отрабатывал с Газоновым трюк с хождением по канату. Масе недоставало грации. Романтический герой должен соблюдать определенную строгость в жестикуляции, а японец слишком раскорячивал колени и оттопыривал локти. Остальные актеры, пользуясь перерывом, разбрелись кто куда.
Простаков взволнованно слушал, осторожно гладил ее по волосам, но никак не мог взять в толк главного.
— Ты о ком говоришь-то, Лизонька? — не выдержал он. (Вася один называл ее так, они были знакомы с театрального училища.)
Лицо недоуменное, доброе.
— О Фандорине, о ком еще!
Можно подумать, тут можно любить кого-то другого! Она заплакала навзрыд. Вася насупился:
— Он сделал тебе предложение? Но почему ты обязана за него выходить? Он старый, седой весь!
— Дурак ты! — Элиза сердито выпрямилась. — Это ты старый, жухлый! В тридцать лет выглядишь на сорок! А он… Он…
И как начала говорить про Эраста Петровича — не могла остановиться. Вася на «жухлого» не обиделся, он вообще был не из обидчивых, а уж Элизе и подавно прощал что угодно. Слушал, вздыхал, сопереживал.
Спросил:
— Значит, любишь ты драматурга. А предложение кто сделал?
Когда она ответила, присвистнул:
— Ух ты! Правда, что ли? Вот это да!
Они оба повернулись на приоткрывшуюся дверь. По театру вечно разгуливали сквозняки.
— Я еще не ответила согласием! У меня остается четыре дня на размышление, до субботы.
— Гляди, конечно… Тебе решать. Но ты сама знаешь, многие женщины, особенно актрисы, как-то умеют устраиваться. Муж — одно, любовь — другое. Обычная штука. Так что ты того, не убивайся. Шустров мильонщик, далеко пойдет. Будешь у нас хозяйкой театра. Главнее Штерна!
Да, Вася был настоящий друг. Желал ей добра. Элиза (что греха таить) за минувшие дни обдумывала и эту вероятность: отдать руку Андрею Гордеевичу, а сердце оставить Эрасту Петровичу. Но что-то ей подсказывало: ни тот, ни другой на подобный менаж не согласятся. Слишком серьезные мужчины, оба.
— Эй, кто там подслушивает? — сердито крикнул Вася. — Это не сквозняк, я видел чью-то тень!
Дверь качнулась, послышались шаги — кто-то быстро шел прочь, ступая на цыпочках.
Пока Простаков пролезал через узкий проход между кресел, любопытствующий успел исчезнуть.
— Кто бы это? — спросила Элиза.
— Кто угодно. Не труппа — банка с пауками! Каков поп, таков и приход! Штерновская теория надрыва и скандала в действии! Ну поздравляю, нынче же все узнают, что через четыре дня ты выходишь за такого человека!
Чудесный Вася по-настоящему расстроился. А Элиза не очень. Узнают — и очень хорошо. Одно дело, если б она похвасталась сама, а тут утечка произошла без ее участия. Пусть полопаются от зависти. А она еще посмотрит, выходить за «такого человека» или нет.
Однако проболтался неизвестный шпион остальным или нет, осталось непонятно. Напрямую никто с Элизой о Шустрове не заговаривал. Что же до косых, завистливых взглядов, то их на ее долю всегда хватало. Положение премьерши — розовый куст с острейшими шипами, а по части ревности театральная труппа переплюнет гарем падишаха.
И все-таки куст был розовый. Благоуханный, прекрасный. Всякий выход, даже во время репетиции, приносил сладостное забвение, когда выключаешься из мрака и страха реальной жизни. А уж спектакль — вообще беспримесное счастье. Два представления, сыгранные после премьеры, получились
