считать врагом того, кто первым переступит границу, будь то англичане, французы или немцы. В таких условиях трудно разработать четкий план военной кампании.
Бельгийская армия состояла из шести пехотных и одной кавалерийской дивизии по сравнению с 34 дивизиями, которым согласно немецким планам предстояло пройти через территорию Бельгии. Обучение и вооружение бельгийской армии были крайне недостаточны, огневая подготовка низкой: запасы боеприпасов-позволяли проводить стрельбы всего два раза в неделю из расчета по одному выстрелу на человека. Обязательная воинская повинность, введенная лишь в 1913 году, сделала армию еще более непопулярной. В тот год, когда из-за границы были слышны грозные раскаты приближающейся бури, парламент неохотно согласился увеличить численность армии с 13 до 33 000 человек, но средства на укрепление обороны Антверпена обязался выделить при условии, что расходы на это будут возмещены за счет сокращения длительности военной службы. Генеральный штаб был создан только в 1910 году после решительного настояния короля.
Эффективность этого органа была ограничена глубокими расхождениями во взглядах входивших в его состав офицеров. Одни отстаивали наступательный план, в соответствии с которым армия при угрозе войны сосредоточивалась на границах. Другие выступали за оборонительную стратегию и предлагали сконцентрировать силы на внутренних рубежах. Третья группа, в которую входили король Альберт и капитан Гале, ратовала за оборону на позициях, находящихся в максимальной близости от угрожаемых границ, не подвергая при этом риску коммуникации, ведущие к укрепленной базе в Антверпене.
Пока на европейском горизонте сгущались тучи, офицеры бельгийского штаба растратили энергию на споры, так и не разработав плана концентрации войск. Их затруднения усугублялись еще и тем, что они не могли решить, кто же будет их противником. Наконец был выработан компромиссный проект, составленный лишь в общих чертах, без железнодорожных графиков, указаний пунктов снабжения и казарм.
В 1910 году короля Альберта пригласили в Берлин, так же как девять лет тому назад его дядю. Кайзер устроил в его честь королевский обед, стол был украшен фиалками и накрыт на пятьдесят пять гостей, среди которых были военный министр генерал Фалькенхайн, министр имперского флота адмирал Тирпиц, начальник генерального штаба генерал Мольтке и канцлер Бетман-Хольвег. Бельгийский посол барон Бейенс отметил, что король выглядел весь обед необычно мрачно. После обеда он видел, что король разговаривал с Мольтке. Лицо Альберта, слушавшего генерала, с каждой минутой все больше темнело. Покидая дворец, король сказал Бейенсу: «Приходите завтра в девять. Я должен поговорить с вами».
Утром он совершил прогулку с Бейенсом от Бранденбургских ворот мимо блестевших белым мрамором и застывших в героических позах скульптур Гогенцоллернов, заботливо укутанных туманом, до Тиргартена, где они смогли поговорить «без помех». Альберт признался, что уже в начале своего визита он был шокирован кайзером, когда на одном из балов тот показал ему генерала фон Клюка, который, по его словам, выбран «возглавить марш на Париж». Затем вечером накануне обеда кайзер отвел Альберта в сторону для личной беседы и разразился истерической тирадой против Франции. По его словам, Франция не прекращала провоцировать его. Из-за позиции, занятой этой страной, война с ней не только неизбежна, она вот-вот разразится. Французская пресса наводнена злобными угрозами в адрес Германии, закон об обязательной военной службе явился враждебным актом, и движущая сила всей Франции кроется в ненасытной жажде реванша. Альберт попытался разубедить кайзера — он знает французов лучше, каждый год посещает эту страну и может заверить кайзера в том, что этот народ не только не агрессивен, но, напротив, искренне стремится к миру. Напрасно. Кайзер продолжал твердить о неизбежности войны.
После обеда этот припев подхватил Мольтке: «война с Францией приближается, на этот раз мы должны покончить с этим раз и навсегда, вашему величеству трудно представить, каким неудержимым энтузиазмом будет охвачена Германия в решающий день». Германская армиянепобедима, ничто не может противостоять натиску тевтонцев, ужасные разрушения отметят их путь, их победа не вызывает сомнений.
Обеспокоенный причиной этих поразительных откровений, а также их содержанием, Альберт мог лишь прийти к выводу, что они были предназначены для того, чтобы запугать Бельгию и заставить ее пойти на сговор с Германией. Очевидно, немцы приняли определенное решение. Нужно было предупредить Францию. Он дал инструкции Бейенсу информировать обо всем Жюля Камбона, французского посла в Берлине, и попросить передать эти сведения в самых сильных выражениях президенту Пуанкаре.
Позднее он узнал, что майор Мелотт на том же обеде выслушал от Мольтке еще более поразительные вещи: война с Францией «неизбежна», она намного «ближе, чем вы думаете». Мольтке, обычно проявлявший большую сдержанность в разговорах с иностранными военными атташе, на этот раз «распоясался». Судя по его словам, Германия не хочет войны, однако генеральный штаб «находится в состоянии готовности натянутого лука». Он сказал, что «Франция должна решительно прекратить провоцировать и раздражать нас, ибо в противном случае нам придется прибегнуть к действиям. Чем скорее, тем лучше. Мы сыты по горло этими постоянными тревогами». В качестве примеров этих провокаций, не считая «крупных дел», Мольтке назвал холодный прием, оказанный германским авиаторам в Париже и бойкот парижским обществом майора Винтерфельда, германского военного атташе. На это горько жаловалась мать майора графиня д'Альвенслебен. А что касается Англии, что ж, германский флот создан не для того, чтобы прятаться в гаванях. Он пойдет в наступление и, возможно, будет разбит. Пусть Германия потеряет свои корабли, но Англия утратит свое господство на морях, которое перейдет к Соединенным Штатам. Только они окажутся победителями в европейской войне. Англия это знает, сказал генерал, сделав неожиданный логический поворот, и, вероятно, останется нейтральной.
Но он еще не договорил. Что же делать Бельгии, спросил он майора Мелотта, если мощная иностранная армия вторгнется на ее территорию? Атташе ответил, что Бельгия будет защищать свой нейтралитет. Пытаясь узнать, ограничится ли Бельгия протестом, как думали немцы, или будет сражаться, Мольтке попросил его быть более конкретным. Когда Мелотт сказал: «Мы выступим всеми имеющимися у нас силами против державы, посягнувшей на наши границы», Мольтке как бы между прочим заметил, что одних благих намерений недостаточно. «Вы также должны иметь армию, способную выполнить задачи, вытекающие из обязательств по сохранению вашего нейтралитета».
Вернувшись в Брюссель, король Альберт немедленно потребовал представить ему доклад о ходе разработки мобилизационных планов, но узнал, что никакого прогресса в этом деле не достигнуто. Не медля, король добился согласия де Броквилля на составление плана кампании, основанного на предположении германского вторжения. Ему также удалось назначить своего протеже, которого поддерживал также и Гале, — энергичного полковника де Рикеля ответственным за эту работу.
Ее намечалось закончить в апреле, но к этому сроку она не была выполнена. В июле все еще продолжалось рассмотрение четырех независимых планов концентрации войск.
Неудачи не поколебали решимости короля. Его политика была отражена в меморандуме, который Гале составил сразу после берлинского визита. «Мы полны решимости объявить войну любой державе, намеренно нарушившей наши границы, и воевать с использованием всех наших сил и ресурсов, и если потребуется, то и за пределами нашей территории. Мы не прекратим военных действий даже тогда, когда захватчик отступит, вплоть до заключения всеобщего мира».
2 августа король Альберт, председательствовавший на заседании Государственного совета, начавшегося в 9 часов вечера во дворце, начал свое выступление словами: «Наш ответ должен быть «нет», невзирая на последствия. Наш долг — защитить территориальную целостность страны, и мы должны добиваться этой цели». Он предупредил, чтобы никто из присутствующих не питал никаких иллюзий: последствия будут самыми серьезными и страшными, враг беспощаден. Премьер де Броквилль призвал колеблющихся не верить обещаниям Германии освободить бельгийскую территорию после войны, «Если Германия победит, — сказал он, — Бельгия независимо от занятой ею позиции окажется присоединенной к Германской империи».
Один престарелый министр, недавно принимавший в своем доме герцога Шлезвиг-Гольштейна, шурина кайзера, не мог сдержать гнева, вызванного вероломством своего гостя, который только накануне заверял его в дружбе Германии. Он не переставал сердито ворчать и возмущаться по этому поводу в течение всего заседания.
Когда генерал Селер, начальник штаба, встал и начал объяснять суть оборонительной стратегии, которую нужно было принять, его заместитель полковник де Рикель процедил сквозь зубы: «Мы должны ударить их в самое уязвимое место». Отношения этих офицеров, по свидетельству одного из коллег, были «заметно лишены взаимных любезностей». Получив слово, де Рикель удивил своих слушателей тем, что предложил опередить врага, атаковав его на собственной территории до того, как он сможет пересечь бельгийскую границу.
В полночь заседание было отложено. Комитет в составе премьера, министра иностранных дел и министра юстиции приступил к составлению проекта ответа. Они целиком были поглощены этой работой, когда во двор, освещаемый лишь светом окон первого этажа, въехал автомобиль. Пораженным министрам сообщили о прибытии германского посланника. Было 1.30 ночи. Что ему нужно в этот час?
Ночное беспокойство герра фон Белова было вызвано растущей тревогой его правительства по поводу того, какой эффект произвел германский ультиматум на бельгийцев. Немцы долгие годы сами себе говорили, что Бельгия не будет сражаться, но, когда этот час наступил, они, хотя и с опозданием, начали терзаться сомнениями. Если бы Бельгия мужественно и громко заявила «нет», то это произвело бы на нейтральные страны в других частях мира впечатление, крайне неблагоприятное для Германии. Однако Германия пеклась не столько об отношении к ней нейтральных государств, как о той задержке, которая нарушила бы составленные графики. Бельгийская армия, решив сражаться, «а не выстроиться вдоль дороги», отвлекла бы на себя шесть дивизий, необходимых для марша на Париж. Разрушение железных дорог и мостов изменило бы направление движения германских войск, пути подвоза и вызвало бы целую цепь других неприятных явлений.
Поразмыслив, германское правительство направило герра фон Белова среди ночи во дворец, чтобы попытаться повлиять на ответ бельгийцев, выдвинув новые обвинения против Франции. Он информировал ван дер Эльста о том, что французские дирижабли сбрасывали бомбы и что французские патрули пересекли границу.
— «Где произошли эти события?» — спросил ван дер Эльст.
— «В Германии», — последовал ответ.
— «В таком случае я не могу считать эти сведения достоверными».
Германский посланник попытался было объяснить, что французы не уважают международное право и поэтому следует ожидать, что они нарушат нейтралитет Бельгии. Однако этот хитроумный логический прием не достиг своей цели. Ван дер Эльст указал своему посетителю на дверь.
В 2.30 ночи совет вновь собрался во дворце, чтобы одобрить ответ, составленный министрами.
Бельгийское правительство, говорилось в нем, «принесло бы в жертву честь своей страны и свои обязательства перед Европой», если бы приняло германские предложения. Оно объявляло о своей «решимости отразить всеми имеющимися в его распоряжении средствами любое посягательство на права его страны».
После принятия без каких-либо изменений предложенного ответа в совете начались споры по поводу требования короля не просить страны-гаранты о помощи до тех пор, пока немцы не вступят на бельгийскую территорию. Несмотря на сильные возражения, Альберту удалось добиться своего. В 4 часа утра совещание совета закончилось. Министр, последним выходивший из кабинета, видел, как король Альберт стоял лицом к окну, держа в руках копию ответа, и
