определенных соображений не хотел посвящать сына в премудрости правления страной до тридцати лет, к несчастью, неправильно высчитал примерную продолжительность своей жизни и умер, когда Николаю было двадцать шесть лет. Новый царь, достигший теперь 46-летнего возраста, так ничему и не научился за прошедшие годы, а впечатление спокойствия, которое он производил, было в действительности апатией, безразличием ума, настолько не выдающегося, что его можно было сравнить с плоской поверхностью. Когда ему принесли телеграмму с сообщением о разгроме русского флота под Цусимой, царь, прочитав ее, запихнул в карман и отправился продолжать партию в теннис. Премьер Коковцев, возвратившийся из Берлина в ноябре 1913 года, лично представил царю доклад о германских приготовлениях к войне. Николай слушал, смотря на него напряженным, немигающим взором — «прямо мне в глаза». После длительной паузы, наступившей после окончания доклада, он, «как будто пробудившись от сна», сказал мрачно: «Да будет на то воля божья». На самом же деле, как решил Коковцев, царю было просто скучно.
Основание режима покоилось на муравьиной куче тайной полиции, проникшей в каждое министерство, управление и провинциальный департамент в такой степени, что даже сам граф Витте был вынужден каждый год помещать свои мемуары и записки в банковский сейф во Франции. Когда другой премьер, Столыпин, был убит в 1911 году, то преступники, как выяснилось, являлись агентами тайной полиции, провокаторами, пытавшимися дискредитировать революционеров.
Опора режима — чиновники занимали промежуточное положение между царем и тайной полицией. Это был класс бюрократов и официальных должностных лиц, происходивших из дворянства и выполнявших основную работу по управлению государством. Они не подчинялись никакому конституционному органу, и лишь царь мог отправить их в отставку, что он часто и делал, будучи во власти дворцовых интриг и своей жены, отличавшейся крайней подозрительностью. В таких условиях способные люди недолго задерживались на важных постах. Частые уходы в отставку «по причине слабого здоровья» породили среди чиновников поговорку: «В наши дни у всех плохое здоровье».
Постоянно кипевшая недовольством Россия при правлении Николая II страдала от стихийных бедствий, массовых убийств, военных поражений и мятежей. Кульминационным пунктом всего этого стала революция 1905 года.
В то время граф Витте посоветовал царю либо даровать конституцию, которой требовал народ, или восстановить порядок с помощью военной диктатуры. Николай скрепя сердце был вынужден согласиться с первым предложением, потому что двоюродный брат царя великий князь Николай, командовавший петербургским военным округом, отказался взять на себя ответственность за выполнение второго. Великому князю Николаю не простили этого отступничества ни ярые монархисты, ни прибалтийские бароны немецкого происхождения, симпатизировавшие Германии, ни черносотенцы — «эти правые анархисты», ни другие реакционные группы, составлявшие оплот самодержавия. Они, как и многие немцы, в том числе и кайзер, считали, что общие интересы двух самодержцев, некогда входивших в союз трех императоров, делают Германию более подходящим союзником России, чем буржуазно-демократические страны Запада. Считая либералов своими главными врагами, русские реакционеры предпочли кайзера Думе, так же как спустя много лет французские правые силы предпочли Гитлера Леону Блюму. Только выросшая за последние двадцать лет угроза со стороны самой Германии побудила царскую Россию отказаться от естественного намерения объединиться с этой страной и вступить в союз с республиканской Францией. «В довершение всего эта угроза сблизила Россию и Англию, которая в течение столетия не допускала русских к Константинополю и из-за чего дядя царя, великий князь Владимир Александрович, в 1899 году сказал: «Надеюсь дожить до того дня, когда раздастся предсмертный хрип Англии. Ежечасно посылаю свои горячие мольбы об этом господу».
Приверженцы Владимира держали в своих руках двор, переживавший век Нерона, дамы из высшего общества наслаждались приключениями с немытым Распутиным. Но у России были и свои демократы, и либералы[53].У нее были свои Левины, которые лихорадочно и мучительно размышляли о душе, социализме и земле, свои дяди Вани без надежд, было то особое качество, заставившее одного английского дипломата прийти к выводу, что «в России все немного сумасшедшие» — качество, называемое «ле шарм слав» — славянское очарование — полунебрежность, полубездеятельность, нечто вроде беспомощности «конца века», повисшее, как туман, над городом на Неве, известном в мире как Санкт-Петербург, а который на самом деле был «Вишневым садом». Но никто не знал этого.
Что касается подготовки к войне, то в данном случае режим полагался на своего военного министра генерала Сухомлинова, ловкого, праздного, большого любителя удовольствий, толстяка шестидесяти лет. Его коллега министр иностранных дел Сазонов сказал следующее: «Его трудно заставить работать, но узнать у него правду — совершенно непосильная задача».
В 1877 году во время войны с турками Сухомлинов, бойкий кавалерийский офицер, был награжден Георгиевским крестом. Впоследствии он думал, что военных знаний, приобретенных во время этой кампании, вполне достаточно и что они совершенно не меняются с течением времени. Как военный министр, он отчитывал преподавателей академии генштаба за проявление интереса к таким «новшествам», как преимущественное использование фактора огневой мощи в противовес штыку, сабле и пике. Он говорил, что не может слышать фразу «современная война» без чувства раздражения. «Какой война была, такой и осталась... все это зловредные новшества. Взять меня, к примеру. За последние двадцать лет я не прочел ни одного военного учебника». В 1913 году он уволил пять преподавателей, которые распространяли порочную ересь «огневой тактики».
Природный ум Сухомлинова сочетался со склонностью к интригам и махинациям. Низкий и мягкий, с лицом как у кота, аккуратными белыми усами и белой бородой, он обладал располагающей, почти кошачьей манерой завлекать таких людей, как царь, которым он стремился понравиться. Другие, как, например, французский посол Палеолог, испытывали к нему «недоверие с первого взгляда».
Учитывая, что от прихоти царя зависело назначение или смещение тех или иных людей на важные министерские посты, Сухомлинов завоевал и в дальнейшем поддерживал его благосклонность, стараясь быть всегда подобострастным и занимательным, рассказывая анекдоты и разыгрывая всяческие забавные буффонады, избегал говорить о серьезных и неприятных делах и старательно способствовал возвеличиванию «друга» Распутина. В результате ему сходило с рук обвинение во взяточничестве и бездействии, ему простили грандиозный скандал с разводом и даже еще более громкий скандал в связи с делом о шпионаже.
В 1906 году Сухомлинов, потеряв голову от любви к красивой 23-летней жене провинциального губернатора, избавился от ее мужа после развода, основанного на фиктивных доказательствах, женился на ней, сам вступая в брак в четвертый раз. Ленивый по природе, он все больше и больше перекладывал свою работу на плечи подчиненных, приберегая, по словам французского посла, «силы для брачных удовольствий с женой на 32 года моложе его». Молодая жена с удовольствием заказывала наряды в Париже, обедала в дорогих ресторанах и устраивала большие приемы. Для покрытия ее экстравагантных расходов Сухомлинов в скором времени успешно наловчился использовать командировочные, составленные из расчета поездок со скоростью в 24 лошадиные версты в день, используя в действительности для инспекционных поездок железную дорогу. За шестилетний период ему удалось положить на свой счет в банке 702 737 рублей, которые ему достались в результате знания всех тайных пружин фондовой биржи. В то же время общая сумма полученного им жалованья составила 270 000 рублей. Этому счастливому для него положению дел способствовали окружавшие его люди, которые ссужали ему деньги за военные пропуска, приглашения на маневры и предоставление других видов информации. Один из них, австриец по фамилии Альтшиллер, представивший фиктивные сведения для бракоразводного процесса Сухомлиновой, принимался как близкий друг в доме министра, а также в кабинете, где повсюду лежали без присмотра различные военные документы. В 1914 году после отъезда Альтшиллера выяснилось, что он был главным резидентом австрийской разведки в России.
Еще более нашумевшим было дело Мясоедова, любовника Сухомлиновой, по мнению некоторых. Он являлся начальником железнодорожной полиции в пограничной зоне, но тем не менее был награжден кайзером пятью орденами и удостоился чести быть личным гостем германского монарха на завтраке в Роминтене, где неподалеку от границы находился охотничий домик императора. Не удивительно, что полковник Мясоедов был заподозрен в шпионаже. Его арестовали и отдали под суд в 1912 году, однако в результате вмешательства Сухомлинова он был оправдан и смог в дальнейшем выполнять свои прежние обязанности в течение всего первого года войны. В 1915 году, когда его защитник потерял пост министра в результате понесенных Россией поражений, Мясоедов был вновь арестован, осужден и повешен как шпион[54].
Карьера Сухомлинова после 1914 года ознаменовалась весьма примечательными событиями. Как и Мясоедову, ему грозило судебное преследование, избежать которого удалось лишь благодаря личному вмешательству царя и царицы.
Таков был человек, являвшийся русским военным министром с 1908 до 1914 года. Будучи проводником идей реакционеров и пользуясь их поддержкой, его министерство готовилось к войне менее чем тщательно. Он немедленно прекратил проведение дальнейшей реформы армии, начатой после позора русско-японской войны. Генеральный штаб, получивший статус независимого учреждения с целью совершенствования современной военной науки, стал снова подчиняться военному министру, который имел исключительное право доступа к царю. Лишенный инициативы и власти, генеральный штаб не имел ни способного, ни даже посредственного руководителя, обладавшего бы последовательностью и твердостью. За шесть лет, предшествовавших 1914 году, сменилось шесть начальников генерального штаба, что оказало отнюдь не благотворное влияние на разработку военных планов.
Сухомлинов переложил всю свою работу на других, однако вместе с тем он не допускал свободомыслия. Упрямо цепляясь за устаревшие теории и былую славу, он утверждал, что поражения России в прошлом объясняются скорее ошибками командиров, а не плохой подготовкой войск, их боеготовностью или снабжением. Находясь во власти непоколебимой уверенности в превосходстве штыка над пулей, он не предпринимал никаких усилий для расширения строительства заводов по производству снарядов, винтовок и боеприпасов. Почти все воюющие страны, как выяснили впоследствии военные исследователи, не имели достаточного количества военного снаряжения и боеприпасов. Недостаток снарядов вызвал общенациональный скандал в Англии, во Франции поднялась буря возмущения в связи с нехваткой почти всего — начиная с артиллерийских снарядов и кончая солдатскими ботинками, а в России Сухомлинов не израсходовал даже правительственные фонды на производство боеприпасов. Россия начала войну, имея 850 снарядов на каждое орудие, по сравнению с 2000-3000 в западных армиях, хотя еще в 1912 году Сухомлинов согласился с компромиссным предложением о доведении этого количества до 1500 снарядов на орудие. В состав русской пехотной дивизии входило 7 батарей, а немецкой — 14. Вся русская армия имела 60 батарей тяжелой артиллерии, в то время как в немецкой их насчитывалось 381. Предупреждения о том, что будущая война явится дуэлью огневой мощи, Сухомлинов презрительно отвергал.
Большее отвращение, чем к «огневой тактике», Сухомлинов испытывал только к великому князю Николаю, который был на восемь лет его моложе и представлял реформистские тенденции внутри армии. Двухметрового роста, худой, с красивой головой и бородкой клином, великий князь производил впечатление галантности и импозантности. После русско-японской войны ему была поручена реорганизация вооруженных сил, и он возглавил Совет национальной обороны. Цель его была та же, что и «комитета Эшера» после англо-бурской войны. Но он не пошел по пути англичан, а поддался летаргии и интригам высокопоставленных чиновников. Реакционеры в 1908 году добились упразднения Совета.
Профессиональный военный, служивший генеральным инспектором кавалерии во время русско-японской войны и знавший лично почти весь офицерский корпус, — поскольку каждый офицер, назначаемый на новый пост, был обязан представляться ему как начальнику Санкт-Петербургского округа — великий князь был предметом восхищения всей армии. Это объяснялось не столько его особыми способностями, сколько главным образом огромным ростом, внешностью и манерами, вызывавшими ужас или восхищение солдат, преданность либо зависть коллег.
Стремительного, порою грубого в отношениях с офицерами и нижними чинами великого князя за пределами двора считали единственным «мужчиной» в
