миллион человек встретила немцев на линии Верден — Намюр — Антверпен. Ее левое крыло, так же как правое Шлиффена, должно было «коснуться плечом» пролива Ла-Манш.
План генерала Мишеля был не только оборонительным по своему характеру, он зависел также от предложения, являвшегося анафемой для его коллег- офицеров. Чтобы противостоять многочисленной немецкой армии, которая, по его мнению, пойдет через Бельгию, генерал Мишель предложил удвоить число солдат действующей французской армии путем прикрепления к каждому полку действительной службы полка резервистов. Он не вызвал бы большего шума и возражений, даже если бы предложил причислить Мистингета к «бессмертным» Французской академии.
«Ле резер се зеро!» — «Резервисты — это ноль!» — такова была классическая догма французского офицерского корпуса. Мужчины, прошедшие обязательную военную подготовку в соответствии с законом о всеобщей воинской повинности и достигшие возраста 23-34 лет, зачислялись в резерв. При мобилизации наиболее молодые возрастные категории дополняли регулярные воинские части до уровня военного времени, остальные сводились в резервные полки, бригады и дивизии в соответствии с их местными географическими районами. Они предназначались только для тыловой службы или как крепостные гарнизоны, так как считалось, что ввиду отсутствия в них подготовленного офицерского и сержантского состава их нельзя было присоединить к боевым полкам. Презрение регулярной армии к резервистам, которое разделяли и поддерживали правые партии, вызывалось отрицательным отношением к принципу «вооруженная нация». Смешать резервы с дивизиями действительной службы означало бы понижение наступательной силы армии. При защите страны, считали они, можно положиться только на действующую армию.
Левые партии, наоборот, помня об образе генерала Буланже на коне, ассоциировали армию с государственными переворотами и полагали, что принцип «вооруженной нации» является единственной гарантией республики. Они утверждали, что несколько месяцев подготовки сделают любого гражданина пригодным для войны, и решительно сопротивлялись увеличению срока действительной службы до трех лет. Армия потребовала этой реформы в 1913 году не только для того, чтобы противодействовать увеличению численности германских вооруженных сил, но и потому, что чем больше людей проходит военную подготовку в данный момент, тем в меньшей степени можно ориентироваться на резервные части. После острых споров, серьезно взбудораживших страну, закон о трехлетней действительной службе был все-таки принят в августе 1913 года.
Пренебрежение к резервистам вызывалось новой доктриной наступательной войны, которая, как думали, могла быть успешно претворена на практике только с помощью солдат действительной службы. Чтобы нанести победоносный удар во время молниеносной войны, символизируемой штыковой атакой, был необходим «элан» — порыв, а «элан» не мог появиться у людей, привыкших к гражданской жизни и обремененных семейными заботами. Резервисты, смешанные с солдатами действительной службы, создадут «армию, находящуюся в упадке», не способную иметь волю к победе. Подобные чувства, считалось, испытывали и за Рейном. Лозунг кайзера «Ни одного отца семейства на фронте» получил широкую поддержку. В среде французского генерального штаба считалось непреложной истиной, что немцы не смешают действующие части с резервными, что, в свою очередь, дало основание рассчитывать на недостаточность сил Германии для выполнения двух задач сразу: направить мощное правое крыло в широкое наступление через Бельгию к западу от Мааса и одновременно иметь необходимое количество войск в центре и на левом фланге для отражения французского прорыва к Рейну.
Когда генерал Мишель представил свой план, министр обороны Мессими отнесся к нему как к безумной идее. Как председатель Верховного военного совета он не только пытался не допустить его принятия, но даже провел консультации с другими членами совета по вопросу отстранения Мишеля.
Мессими, цветущий, энергичный, почти неистовый человек, с толстой шеей, круглой головой и блестящими за очками глазами крестьянина, обладавший громким голосом, был когда-то профессиональным военным. В 1899 году, будучи тридцатилетним капитаном стрелкового полка, он подал в отставку в знак протеста против отказа пересмотра дела Дрейфуса. В то горячее время весь офицерский корпус выступал против возможности признания невиновности Дрейфуса после вынесения ему приговора, утверждая, что это нанесло бы удар по престижу армии иидее ее непогрешимости. Мессими, который не смог поставить верность армии выше принципов правосудия, решил посвятить себя политической карьере, задавшись целью «примирить армию с народом». Он принес в военное министерство страсть к улучшениям. Обнаружив, что «большое число генералов не только не способно вести войска за собой, но даже следовать за ними», он воспользовался правилом Теодора Рузвельта: все генералы должны участвовать в маневрах верхом на коне. Когда возникали возражения и угрозы, что такой-то и такой-то собирается подать в отставку, он отвечал, что именно этого и добивается.
Он был назначен военным министром 30 июня 1911 года, после того, как на этом посту за четыре месяца сменилось четыре министра, и на другой же день столкнулся с проблемой «прыжка «Пантеры» в Агадир, что предшествовало второму Марокканскому кризису. Ожидая мобилизации в любой момент, он обнаружил, что назначаемый главкомандующим в случае войны генерал Мишель проявлял «колебания, нерешительность и был подавлен тем грузом обязанностей, который мог свалиться на него в любую минуту». По мнению Мессими, Мишель представлял «национальную опасность», занимая этот пост. «Сумасшедшее» предложение Мишеля явилось удобным поводом, чтобы избавиться от него.
Мишель, однако, отказался уйти, не представив сначала свой план на рассмотрение совета, в состав которого входили видные генералы Франции: Галлиени, великий колониальный завоеватель, По, однорукий ветеран 1870 года, Жоффр, молчаливый инженер, Дюбай, образец галантности, носивший свое кепи набекрень с изысканным шиком Второй империи. Всем им предстояло занять активные командные посты в 1914 году, а двое из них стали маршалами Франции.Никто из них не поддержал план Мишеля. Один из офицеров Военного министерства, присутствовавший на этом заседании, сказал: «Нет смысла обсуждать это предложение. Генерал Мишель не в своем уме».
Представлял ли этот вердикт мнение всех присутствовавших (Мишель позднее утверждал, что генерал Дюбай вначале согласился с ним) — или нет, но Мессими, который не скрывал своей враждебности к Мишелю, повел совет за собой. Судьбе было угодно, чтобы Мессими обладал сильным характером, а Мишель нет. Быть правым и оказаться поверженным — такое не прощается людям, занимающим ответственные посты, и Мишель должным образом поплатился за свою проницательность. Освобожденный от своего поста, он был назначен военным губернатором Парижа, и во время критического часа предстоящего испытания он действительно проявил «колебания и нерешительность».
Мессими, решительно вытравивший ересь Мишеля об оборонительной стратегии, делал все от него зависящее, чтобы оснастить армию для ведения наступательных боев, однако, в свою очередь, потерпел поражение в осуществлении своего заветного проекта — изменении французской военной формы. Англичане одели своих солдат в хаки после бурской войны, а немцы собирались сменить синий цвет прусского мундира на защитный серый. Однако в 1912 году французские солдаты все еще продолжали носить те же голубые шинели, красные кепи и красные рейтузы, как и в 1830 году, когда дальность ружейного огня не превышала двухсот шагов и когда армии, сходившиеся на близкие дистанции, не испытывали необходимости в маскировке. Посетив балканский театр военных действий в 1912 году, Мессими сразу увидел те преимущества, которые давала болгарам их однообразная однотонная форма, и, вернувшись домой, решил сделать французского солдата не таким заметным. Его проект, предусматривавший введение серо-голубого или серо-зеленого цвета для мундиров, вызвал целую бурю протестов. Армия с таким же гордым упрямством не хотела отказаться от красных рейтуз, как и принять на вооружение тяжелые орудия. Одеть французского солдата в какой-то грязный позорный цвет, заявляли защитники армии, означало бы пойти навстречу самым сокровенным надеждам сторонников Дрейфуса и фримасонов. Запретить все красочное, все, что оживляет вид солдата, писала «Эко де Пари», значит выступить как против «французского духа, так и военной службы». Мессими указывал, что эти понятия вряд ли можно считать синонимичными, однако его оппоненты оказались непробиваемыми. Во время слушания дела в парламенте бывший военный министр Этьен говорил от имени Франции.
«Отменить красные рейтузы? — восклицал он. — Никогда! Ле панталон руж се ля Франс!» — «Красные рейтузы — это Франция». «Эта глупая и слепая привязанность к самому заметному из всех цветов, — писал впоследствии Мессими, — будет иметь жестокие последствия».
Тем временем, когда Франция все еще переживала агадирский кризис, он должен был назначить нового главнокомандующего на случай чрезвычайных обстоятельств вместо Мишеля. Он собирался придать еще большее значение этому посту, совместив его с постом начальника генерального штаба, одновременно ликвидировав пост начальника штаба при военном министре, который в то время занимал генерал Дюбай. Преемник Мишеля сконцентрировал бы в своих руках все бразды правления.
Сначала Мессими остановил свой выбор на генерале Галлиени, который отказался от этого предложения, объяснив, что он принимал участие в смещении генерала Мишеля и поэтому, заняв его место, будет чувствовать угрызения совести. Кроме того, ему оставалось два года до отставки, в которую он собирался уйти в 64 года, а также он считал, что назначение представителя колониальных войск вызовет недовольство в военной среде метрополии: «юн кестьон де бутон» — «вопрос мундира», — сказал он, указав на свои регалии. Генерал По, который следовал за ним по служебной лестнице, поставил условие предоставить ему право назначать по своему выбору генералов на высшие командные должности. Это требование, исходящее от человека, известного своими реакционными взглядами, угрожало разжечь едва затихшую вражду между стоящей на крайних правых позициях армией и республикански настроенной нацией. Уважая его честность, правительство отвергло это условие. Мессими тогда посоветовался с Галлиени, и тот рекомендовал своего бывшего подчиненного во время службы на Мадагаскаре, «хладнокровного и методичного работника с гибким и точным умом». И предложение занять этот пост было сделано Жозефу Жаку Сезару Жоффру. В свое время он был начальником Инженерного корпуса, а теперь начальником службы тыла. Ему было 59 лет.
Массивный, с брюшком, в мешковатом мундире, с мясистым лицом, украшенным тяжелыми, почти белыми усами и под стать им мохнатыми бровями, с чистой молодой кожей, спокойными голубыми глазами и прямым безмятежным взглядом, он производил впечатление благочестия и наивности — два качества, которые не были главными чертами его характера. Он не был выходцем из благородной семьи, не был выпускником Сен-Сира (Жоффр закончил менее аристократичный, но более научный Политехнический институт); не совершенствовал своих знаний в Военной академии. Как офицер Инженерного корпуса, он занимался такими неромантическими делами, как строительство укреплений и железных дорог, и принадлежал к роду войск, откуда, как считали, не могли появиться высшие командные кадры. Он был старшим среди одиннадцати детей мелкого буржуа, фабриканта винных бочек из французских Пиренеев. Его военная карьера отличалась незаметными достижениями и исполнительностью на всех постах, которые он занимал: командир роты на Тайване и в Индокитае, майор в Судане и Тимбукту, штабной офицер в железнодорожном отделе Военного министерства, лектор в Артиллерийском училище, ответственный за фортификационные сооружения при Галлиени на Мадагаскаре с 1900 до 1905 года, дивизионный генерал в 1905 году, корпусной в 1908-м и, наконец, начальник службы тыла и член Военного совета с 1910 года.
Он не имел клерикальных, монархических или других, вызывающих беспокойство связей, во время дела Дрейфуса он был за границей. Его репутация хорошего республиканца была такой же безукоризненной, как и его тщательно наманикюренные руки, вид у него был солидный и совершенно флегматичный. Его выдающейся чертой была крайняя молчаливость, которая могла бы показаться у других признаком самоунижения, однако он, нося ее как ореол вокруг своего тучного, спокойного тела, внушал лишь уверенность. До отставки ему еще оставалось пять лет.
Жоффр знал об одном своем недостатке: он не был подготовлен к утонченным приемам штабной работы. В один жаркий июльский день, когда двери в Военном министерстве на улице Св. Доминика были распахнуты настежь, видели, как генерал По, взяв Жоффра за пуговицу мундира, говорил: «Полно, шер ами, мы дадим вам Кастельно. Он знает все про штабную работу, и все уладится само собой».
Кастельно, выпускник Сен-Сира и Военной академии, был, как и д'Артаньян, родом из Гаскони, где, как говорят, живут люди с горячим сердцем и холодной головой. Он страдал от своих семейных связей с маркизом, от сближения с иезуитами и от личного пристрастия к католицизму, который он
