почту, но не дали. По внутренней связи объявился дежурный:

— Николай Васильевич, Кузя пришёл, жрать просит. Что давать?

Кошачьи мисочки стояли повсюду. В дежурной части, в пультовой, в комнате отдыха резерва. Запасов харчей тоже хватало. Случись атомная война, кот, наверно, пережил бы всех.

Сотрудники баловали и любили кота, считая его неофициальным талисманом агентства.

— «Феликса» с курицей, которая в желе, — сделал выбор Брагин.

Опять хотел забраться в почту, и опять не дали. В дверь чередой пошли заместители, начался новый рабочий день. Вопросы, ответы, финансовая чехарда, игра российских законов в одни ворота — державные. А клиенты, а объекты, а друзья-товарищи менты, а сопровождение ценных грузов куда Макар телят не гонял… Затем, уже ближе к полудню, когда Брагин собрался на обед, за дверью истошно заорали, с напором поскреблись — и пожаловал отоспавшийся Кузя. Пришёл, естественно, не просто так, за вниманием и кормом насущным.

— Сколько можно жрать, может, у тебя глисты? — зверски глянул на него голодный Брагин, однако делать нечего — и покормил, и механическим мышом позабавил. А куда денешься, меньший брат, почти родня… Посмотрел, как кот устраивается на ноутбуке, обречённо махнул рукой и, не пытаясь согнать с лица невольную улыбку — «Нет, это, блин, не ЧОП „Эвкалипт“. Это какой-то кошкин дом!» — наконец вышел наружу.

Кто не знает, что такое питерский июль, тому, как говорится, лучше и вовсе не знать. Всю последнюю неделю простояло плюс двенадцать градусов, и каждый день лил дождь. Моросило даже под утро, пока Брагин истязал себя на турнике и таскал по ореховским улицам кирпичи, но сейчас тучи унесло, ветер стих и городу улыбалось проглянувшее солнце. Неужели всё-таки лето?..

В кафе «Забава», расположенном по соседству, безбожно морозили кондиционеры, зато на столах всегда были чистые скатерти, а из кухни благоухало картошкой, борщом, котлетами, селёдкой, блинами, выпечкой и вообще всем, чего может пожелать человеческая душа; имелось специальное меню для вегетарианцев и даже зелёные коктейли для сыроедов. Сотрудники «Эвкалипта» когда-то пресекли в кафе попытку поджога, и теперь их порывались кормить здесь бесплатно. Брагин сделал заказ и подумал о том, что на самом деле никто не стряпал лучше, чем Настя, дочка его соседа по ореховской улочке.

Он помнил, как всего через день или два после его вселения в домик она подозвала его к забору и совершенно неожиданно протянула закутанную в полотенце кастрюльку. Под крышкой обнаружилась порция горячего, по всем канонам приготовленного ферганского плова. Когда они с Кузей доели нежданную благодать, на смену пустой кастрюльке прибыл чугунок, и обычная с виду перловка на вкус оказалась пищей богов.

На третий раз Брагин догадался, что девушка была слепая.

С той поры он повадился таскать Насте из города то конфеты, то фрукты и переделал одну из секций забора, устроив в глухом полотне подобие форточки. Даже сотворил несусветную глупость — подловил на улице Клёнова-старшего, седого неулыбчивого мужика, поздоровался и по-соседски предложил всемерную помощь, от поиска хороших врачей до физической подмоги по хозяйству. Разговор не продлился и пяти минут; Брагину хватило, чтобы понять: его успели за что-то активно невзлюбить и контактов с Настей вовсе не одобряют. Уважая родительскую волю, Брагин твёрдо собрался взять под козырёк, но… на другой день Анатолий Ильич куда-то уехал, и спустя полчаса Настя уже стояла у «форточки» с дымящимся горшочком в руках. Брагин, чинивший крышу, отложил гвоздодёр и кувырком скатился к ней по стремянке. Куда и подевалась вся его твердокаменная решимость…

…Рядом с кафе, наискось через улицу, располагался кондитерский магазинчик с невероятно оригинальным названием «Шоколадница». Здесь Брагин был постоянным покупателем, продавщицы с ним приветливо здоровались. Нырнув в низенький полуподвал, он купил килограмм сырных палочек (Настя пекла их гораздо вкусней магазинных, но почему-то с удовольствием ела покупные, видимо ради разнообразия), убрал их в пакет и… сам себе удивляясь, по неожиданному душевному движению присовокупил шикарный большой торт. С персиками, ананасами и со взбитыми сливками.

И уже у себя в кабинете, задумчиво убирая покупки в холодильник, вдруг спохватился, посуровел, скривился, как от зубной боли. «Ну вот, опять начинается. Заигрываем, блин, бес в ребро. Заходим козырно, с торта…»

Когда-то Брагин полагал, что испытывает к юной соседке исключительно отцовские чувства. Теперь он был не так в этом уверен. Совершенно ясно оставалось только одно: Насте он был совершенно не пара. Старый уже, побитый жизнью кобель… да ещё и матёрый душегуб. А она?

Что такое Настя, словами Брагин описать был решительно не в состоянии. Только то, что в его понимании «Настя» и «счастье» были если не синонимами, то, во всяком случае, очень близкородственными словами. А ещё она была единственной дочкой опального генерала. Естественно, он навёл справки. Клёнов-старший некогда летал очень высоко, на уровне кремлёвских звёзд. А потом каким- то образом не вписался в систему и спикировал из заоблачных высей. Прямиком в автокатастрофу (ага, совершенно случайную…), в которой погибла его жена, а дочь утратила зрение. И теперь к этому единственному свету в окошке взялся подбивать клинья он, Брагин. Повадился, понимаешь, бегать с Настей трусцой, приёмы самообороны показывать, торты ей таскать… Эх… Неужели придётся продавать обихоженный домик и валить из Орехово? Нечего портить девчонке жизнь, и так-то не сахар…

— А ну-ка брысь, нашёл где разлечься! — Брагин в сердцах согнал Кузю, открыл ноутбук и наконец просмотрел почту. Заглянул в первый ящик, выгреб спам и рекламу, кое-чем заинтересовался, распечатал электронный конверт…

Всего мейлбоксов у него имелось с полдесятка. Четыре рабочих и один запасной, о существовании которого было известно только одному человеку. Туда Брагин заходил чисто автоматически, обманывая себя, главным образом для того, чтобы ящик не закрыли: писем не было уже несколько лет. Зря ли говорят, что надежда умирает последней…

…А ещё сегодня был четверг, и с утра моросил дождик. Оставалось проверить насчёт рака, свистевшего на горе, но это было уже и не важно, потому что в ящике было послание. Короткое и донельзя деловое.

С полуразвалившейся пристани, помнившей, вероятно, ещё Первую Игру, открывался замечательный вид: величественная река, веерные головки папируса, блики солнца на жирных спинах гиппопотамов. Вились радужные стрекозы, матёрый крокодил начал было присматриваться к детёнышам речных исполинов, но те находились под слишком бдительным и надёжным присмотром, и хищник, оставив охотничьи надежды, бревном зарылся в ил.

Насколько Гернухору было известно, взрослому гиппопотаму вообще некого было бояться. Разве что таинственного чудовища, о котором рассказывают чёрные племена…

Бывший полутысячник Гернухор, который никогда уже не станет полным тысячником, сидел на древнем тёплом камне и сквозь заливавший глаза пот смотрел на маленький дисплей инъектора, плотно прижатого к правому боку. Вот толстая игла вошла в печень, автоматически достигла нужного места, и внутрь сквозь неё не спеша пошёл дивитол.

Гернухору казалось, будто в подреберье ему неотвратимо вворачивали раскалённый бурав.

Он закусил губу, ноги пришли в движение, задёргались, заелозили туда-сюда по шершавой пыльной поверхности… Боль распространялась по телу, хлестала плетью, отдавала в позвоночник. От неё меркло в глазах, хотелось бешено вскочить, отшвырнуть пыточную машинку и куда-то бежать… Гернухор подвывал, скулил, мотал головой, но не смел потревожить инъектор. Если поторопить или нарушить процесс, дивитол