Клёнов приостановился на пороге, привычно любуясь самым близким и родным своим человечком. Волосы цвета воронова крыла, глаза — ярко-зелёные, в его, клёновскую, породу, а взгляд, как у Баси, — два омута, бездна; увидишь — изумишься и не сможешь забыть… Всё же дети, в которых сливаются две мощные и очень разные крови, получаются удивительно хороши.
Клёнов потрепал по холке Ладку, чавкавшую в углу. Ретриверша, не прекращая еды, приветственно вильнула хвостом. Клёнов сел за стол и шутливо изумился:
— А я думал, у тебя всю ветчину уже соседский Кузя перетаскал.
— Да нет, он котик приличный, и нам кой-чего оставил. — Настя отложила свиную рульку и стала мыть апельсины. — Что ты, отец, сегодня так рано? Не заболел? Ничего не случилось?
Она никогда не называла его «папой», считая это слово манерным.
— У мужика «Лексус» посреди леса встал, к нам на эвакуаторе едет. — Клёнов принял из рук дочери стакан с апельсиновым соком, отпил, благодарственно мотнул головой. — Я ему зимой сигнализацию ставил, визитка в бардачке сохранилась, вот он и позвонил. Так что сейчас чайку с бутербродиком — и вперёд.
К своему статусу автоэлектрика и установщика сигнализаций (правда, известного на всю область) он относился по-философски и с юмором. Поначалу даже выдавал счастливым клиентам сертификат: «Ваша сигнализация установлена действительным академиком РАН Клёновым», а потом перестал. Кажется, после того, как взял в подручные Пашу — полковника, лётчика-испытателя, которому испытывать стало нечего.
— Сделаю комплексный, с сыром и ветчиной, — заверила отца Настя, вытерла о полотенце руки и направилась к холодильнику. — Чай уже заварился, наливай сам.
До самостоятельной выделки сыра она ещё не дошла, но вот пиво, которое они оба очень любили, подумывала варить.
Добродушная Лада между тем доела свою кашу с морковкой и куриными шейками, вылизала миску и со счастливым вздохом улеглась под ноги хозяину дома. Клёнов потрепал её по голове, и большая золотистая сука заулыбалась, застучала хвостом, подставила пузо. Прямо не учёная пожилая собака- поводырь, а щенок. Потешный, искренний и смешной.
— Девочка моя, Ладушка-оладушка. — Клёнов забыл про недопитый сок и забрал в ладони висячие шелковистые уши. — Нет, ну вот как некоторые несчастные без собаки живут?
Если по собачьим меркам, Лада была ему вроде коллеги, настоящий академик. Подготовка четвероногого поводыря — целое искусство, процесс очень длительный и дорогой. Зато и умеет Лада то, что человеку непосвящённому даже трудно представить: сопровождает хозяйку в транспорте, водит по лестницам, через рельсы, поребрики и перекрёстки, огибает ямы, лужи, заборы. «При исполнении» она не отвлекается ни на кошек, ни на птиц, ни на чужих собак, ни на прохожих. Пусть небо рушится наземь — для Лады существует лишь служба, которую она обязана исполнять.[52]
Клёнов приобрёл её лет восемь назад, окончательно убедившись, что инвалиды для отечества — обуза, лишние рты, нелюбимые падчерицы и пасынки. А так хоть что-то сделать для ослепшего ребёнка, ведь для родителей страшнее всего, когда они не в силах помочь…
— Живут как-то. — Настя нафаршировала домашнюю булочку, поставила тарелку перед отцом и, безошибочно нагнувшись, сгребла Ладу в охапку. — Никто у них не спит в настурциях, не жрёт укроп, не роет на клумбе метро… Ух, чмо ушастое! Ненавижу собак!..
Лада в восторге извивалась на полу, пыхтя и натурально сияя, очень любимая, очень ухоженная, безмерно счастливая. Настя застегнула на ней ошейник со знаками Красного Креста и Красного Полумесяца, распахнула дверь и очень по-хозяйски махнула рукой:
— Иди гуляй. Фиг с ними, с настурциями. Бог с ним, с укропом.
— Ну что, Настёныш, поеду. — Клёнов встал, глянул на часы и отправился собираться. Кроссовки поудобнее на ноги, сумочку с документами на пояс, очки-хамелеоны с диоптриями на нос… Сунул в карман нож, взял ключи от машины, толкнул дверь в гараж.
За стеной ждала чёрная махина «Лендкрузера» — не первой молодости, но ухоженного, надёжного и оборудованного на все случаи жизни. Клёнов садился в него, точно привычную рубашку надевал. Когда он открыл ворота и в гараж проникло утреннее солнце, в черноте бортов появился зелёный блеск, как у перьев в петушином хвосте.
Участок у них с Настей был большой, «обкомовской» нарезки, причём окультуренностью не блистал. Две одичавшие яблони и такая же малина, белый шиповник и… огромные, помнящие чухонцев и монархию, уносящиеся в небо сосны и ели. Могучие, замшелые, в шершавых панцирях коры, дремучие, как в сказке. Только с одной стороны периметра сказку нарушала невесёлая реальность. Выстроенный новым соседом капитальный забор…
«Ну вот, поднялся ни свет ни заря, не поел толком. Бутерброды, это ж не дело…» Настя сокрушённо вздохнула, потрогала специальные часы для слепых и, залив маслом дно чугунка, принялась крошить туда лук.
Отца она не просто любила. Он был для неё всем. Её учителем, другом, смыслом и надеждой всей жизни. Да что там — он и был её жизнью, её миром. Он — и ещё умница Лада. Конечно, у неё есть матушка Умай, только она где-то там, на высокой орбите, в своем чудесном дворце, за пеленой туманных видений. А недавно появился и…
Нет. В этом Настя себе признаваться решительно не хотела. Нет-нет — отец, Лада, матушка Умай… и баста. Вполне достаточно. Это её семья, и не надо попусту дразнить себя мыслями о чём-то ещё.
В печке уютно потрескивали дрова. Настя давно выучилась определять по звуку, на какой стадии прогорания они находились. Когда, судя по еле уловимому тонкому звону, в горниле остались только жарко дышавшие угли, она закрыла заслонку и задвинула вьюшку, «скутывая» печь. Сейчас там градусов триста, пусть отдыхает, выстаивается. Часа за три до предполагаемого возвращения Клёнова она поставит в печь чугунок с луком, бараниной и капустой — пополам свежей и квашеной. Когда подъедет отец, запах будет различим с того конца улицы.
А до тех пор…
Настя вновь потрогала часы, порывисто вздохнула и, взяв мобильник со стола, принялась звонить. Тому самому, кого отчаянно гнала из своих мыслей.
— Привет, сосед, — выговорила она и почувствовала, как забилось сердце. — Не против побегать? Что?.. Кого пожалеть? Какую старость?.. Ещё чего! — И соврала: — Я уже кроссовки надела!
Бегала она по утрам уже давно. Клёнов показал Ладе маршрут вокруг озера, километров на восемь, и ретриверша с удовольствием принялась водить по нему Настю. Сперва шагом, а потом и трусцой. Потом в полузаброшенном доме за забором поменялся хозяин и… как-то они встретились на тропинке. Оказалось, новый сосед тоже бегал по утрам, по тому же восьмикилометровому кругу…
Настя быстро натянула спортивные штаны, топик, хорошие беговые кроссовки, пристегнула на пояс сумочку для мобильника и ключей… И вдруг поймала себя на том, что прихорашивается, будто на свидание. «Фу ты!..» И, пробкой вылетая из дому, потрепала по загривку подскочившую собаку:
— Ладка, бди, остаёшься за старшего. Никого не впускать и не выпускать!
Уже некоторое время она брала собаку с собой больше по привычке и для того, чтобы доставить той удовольствие. И не потому, что отец снабдил её специальным GPS-навигатором для слепых и выучил пользоваться ультразвуковым сонаром. Нет, за её нынешнюю самостоятельность следовало благодарить матушку Умай. Небесная странница подсказала ей упражнения, позволявшие в совершенстве развить все органы чувств. Годы тренировок сделали своё дело: теперь Настя за пятнадцать шагов слышала, как бьётся сердце человека, улавливала запахи едва ли не лучше Ладки, ощущала самые незначительные изменения давления и температуры. Звуки обрели для неё цвет, запахи — осязаемую плотность, психологическое состояние людей — вкус, а вибрации — направление и протяжённость.[53]
Впрочем, об этом она рассказывала только отцу. Матушка Умай пожелала, чтобы это был их маленький секрет. А матушка Умай ничего не говорила просто так…
— Ну всё, будь хорошей девочкой, — виновато отстранила Настя Ладу, щёлкнула замком калитки… и с улыбкой повернула голову — услышала, как спускался с крыльца сосед.