— Здравствуй, здравствуй, огненосец! Все бунтуешь? Ну, бунтуй. Похвалить не похвалю: Разве можно мятежами Осчастливить бедный люд? В тайнах неба разбираясь, Философски увлекаясь, Я лишь цифрами швыряюсь, Фактами смертей, нужды, Ну, а ты, а ты, что ты? Я ношу в душе вериги, Отрицаю вред религий, Не бунтую, только книги Все пишу, пишу, пишу, Ну, а ты, а ты, что ты? Хочешь мир переиначить? Что ж твой вид понурый значит? — Значит он, что ты не Фауст, А господский лишь сынок! Вот возьму я молоток! — А, бунтуешь? Ладно, ладно. Я не Фауст? Так и знал… Ну, прощай и не взыщи. — Ходит Фауст по Европе С старым требником в руках. Одни в любовь, другие в мистику, А третьи — в высь, где синь ясна. И наша муза гимназистику На поруганье отдана. И вот нам предлагают копию С манерных русских поэтесс, И, из утопии в утопию Бредя, зовут свой путь: «Sagesse».* А подлинная муза скована Войною, фронтом, в ржавом мху Лежит поругана, заплевана Там, на украинском шляху. Так почему ж, безумьем скошены, Вопим, что «в гриме — весь поэт», И, подхватив окурок брошенный, Затягиваемся в корсет? Иль утомилась наша нация, Иль недалеко до конца, Что все у нас лишь профанация И нет ни одного певца? Нет поэтического гения, Кто б нас пронзил своим стихом, И мы, предтечи омертвления, Живем во сне глухонемом. * Мудрость (франц.). — Ред.
Уже давно ступили за порог Земного бытия, поэты-полубоги. И голос ваш, размеренный и строгий,
