Никого, кроме нас… Как пустынна аллея платановая! В эти серые дни на бульвар не приходит никто. Вот — одни, и молчим, безнадежно друг друга обманывая. Мы чужие совсем — в этих темных осенних пальто. Все аллеи как будто устелены шкурою тúгровою… Это — желтое кружево листьев на черной земле. Это — траур и скорбь. Я последнюю ставку проигрываю Подневольным молчаньем — осенней серебряной мгле. Что ж, пора уходить?.. Улыбаясь, простимся с безумиями… Только как же сказать? — ведь осеннее слово — как сталь… Мы молчим. Мы сидим неподвижными, скорбными мумиями… Разве жаль?.. 1908
Где-то радостно захлопали Крылья сильных журавлей, Затянулись дымкой тополи В глубине сырых аллей. Полны водами поемными Черноземные поля — Сиротливыми и темными Разбудила нас земля. Расцвела улыбкой случая, Тайной жизни и весны, Но не нам она, певучая: Мы порочны и больны. Нас, накрашенных, напудренных, Безобразит светоч дня — Убежим от целомудренных, От возлюбленных огня! Шумный праздник чадородия, Торопясь, покинем мы: Наши песни — крик бесплодия, Потонувший в дебрях тьмы! Сумрак. Сырость. Кучи зáвяли. Волхвованье тишины… Мы бежали, мы оставили Вакханалию весны. Злым проклятьем заклейменные, Мы ушли стыдливо в глушь. Всякий скажет: «Вот влюбленные — Их блаженства не нарушь!» 1908
Каждый полдень, когда в зачарованной тверди
Мой мучитель смеется, прекрасный и злой,
И почти незаметно качаются жерди
Чутких сосен, истекших пахучей смолой,
В этот парк одиноких, безжизненных мумий,—
Кем влекомый, не знаю, — один прихожу
Принимать возникающий траур раздумий,
По часам созерцать роковую межу.
…Я люблю этих хилых, измученных пьяниц,
Допивающих нектар последних минут,
Их надорванный кашель, их блеклый румянец,
Круг их мыслей и чувств — круг, в котором замкнут
Бедный мозг, изнемогший под тяжестью скорби…
Бедный мозг, отраженный в широких зрачках,
Ты кричишь — обессиленный — Urbi et Orbi *
