куда меня везут, только чувствую, что не по асфальту едем. Эх, ну почему меня не учили в школе агрессии? Схватить бы тебя, ворюга несчастный, за горло, был бы тебе и багажник, и баблос. Только нам запрещено людей кусать. Понимаете? Гавкнуть можно, а укусить нельзя. Лежу, вою от досады. Пару раз гавкнул, а что толку-то. Под ухом колонка: бум-бум-бум! Даже музыка у них какая-то идиотская.

Через полчаса остановились. Я прислушался. Слышу обрывки фраз: ДПС, сержант, удостоверение… Ага, думаю, попались голубчики! Я давай во всё горло гавкать. Слышу, сержант говорит:

— У вас там что, собака в багажнике? А ну-ка откройте.

Спасение, думаю. Наконец-то!

— Командир, да я её в ветеринарку возил, приболела что-то, — во врёт сволочь. — Ну её к бесам, ещё выскочит, будем потом ловить.

— Приоткрой, я взгляну, — требует милиционер.

Вор приоткрыл, инспектор смотрит на меня через щелочку, я скулю, гавкаю, брыкаюсь, пытаюсь привстать, головой в крышку упёрся. Присмотрись, товарищ милиционер, у меня поводок обрезан, присмотрись: шлейка есть, эмблема. Ну, посмотри внимательно! Это же ворюги! Воры! Эх, как бы я сейчас крикнул слово № 5 «помогите»!!! Но тут мой гроб снова захлопнулся.

— А зачем вы её в багажник засунули, — спрашивает милиционер.

— Ну а куда её? — смеётся ворюга. — Нагадит ещё, весь салон провоняется.

Скотина ты безмозглая, да я полсуток выдерживаю без выгула. Нас и этому в школе учат.

— А-а-а, — отвечает инспектор. — Ну, ладно, счастливого пути.

Вот она — собачья жизнь. Небось, человека в багажнике увидел бы, поднял на ноги всю милицию. А тут, дескать, какая-то собака лежит. Эх, люди- люди. Одни в магазин не пустили, другие похитили, третьи проворонили. Четвёртые, чего доброго, и пришибить могут. Нет, думаю, раз о деньгах заговорили, не прикончат. Это уже лучше. Куда же они меня везут?

Минут через двадцать остановились. Слышу, дверь какая-то скрипнула. Открывается багажник, и я вижу какой-то сарай. Эти сволочи подъехали так, что мне пришлось прямо в этот сарай и прыгать. Как только я оказался на земле, машина отъехала, а дверь тут же захлопнулась. Под потолком маленькое оконце. Лучик освещает противоположный угол. Вокруг какие-то бочки, вёдра, банки из-под краски, тряпьё всякое. В общем, вольерчик не из приятных. Таких, наверное, и в японской тюрьме не сыщешь. Похитители стоят под дверью и беседуют. Они и не догадываются, что я всё понимаю.

— Куда её теперь? — спрашивает один.

— Нужно объявление дать, — говорит второй. — В газету. «Продаётся лабрадор, кобель, дрессированный, недорого». Сразу клюнут.

— А откуда ты знаешь, что он дрессированный?

— Ты чё, дурак, что ли? — рассмеялся бандит. — Это же поводырь. Они все команды понимают.

— Нужно, чтобы немного пожил здесь, на даче, пусть обвыкнется. Как ты его сейчас продавать будешь?

— Ну, пока объявление выйдет, прикормим.

Э-э, ребята, не знаете вы меня. Я своих подопечных до гробовой доски не забуду. Так что не питайте иллюзий. Ничего у вас не выйдет. Даже, если продадите, я всё равно убегу. А покупатель потом приедет и настучит вам по кумполу, как говорил Иван Савельевич. Будет вам потом баблос.

— Слушай, так у нас же ни документов на неё нет, ни родословной, — говорит один.

— Так потому и напишем, что недорого, — отвечает второй. — Скажем, что хозяин умер, так, мол, и так.

— Опасно! — говорит первый. — Её нужно в другом городе продавать, вернее, даже в другой области.

— Да не гони, — отвечает второй. — Какая другая область, пока продадим, больше бензина прокатаем. Всё будет пучком, не сомневайся…

Ушли мои супостаты.

Так, нужно обследовать эту вонючую конуру. Скоты, хоть бы воды оставили. Засунули в каземат, а о том, что мне вода нужна, не подумали. Да что вода, они даже шлейку не сняли. Сволочи! Миролюбивый я пёс, доброжелательный, ласковый, но как же я ненавижу некоторых людей. Вы уж меня извините, пожалуйста. Хотя, разве это люди? Уверен, вы и сами их людьми не назовёте. Какие это люди? Шавки… обыкновенные бездушные шавки.

Итак, у нас появилась надежда. Вот как тут не вспомнишь моего доброго старика. Надежда, говорил Иван Савельевич, умирает всегда последней. А раз есть надежда, вперёд, потомок викингов и басков! Дело в том, что пол в этом «супермаркете» (ну, вы, надеюсь, понимаете, почему я назвал свою тюрьму таким отвратительным словом?) земляной. Если вы не знаете, скажу: лабрадор за ночь может вырыть яму метровой глубины. И то, если ему делать нечего. Но мне сейчас не до безделья. Нужно любыми путями вырываться из этого плена. Я за себя не ручаюсь, если утром сюда пожалуют проходимцы, брошусь на них и буду сражаться, как леопард.

Но всё-таки для начала необходимо принять меры предосторожности. Так, что это у нас тут? Тряпья полно. Замечательно. Просто замечательно. Если почую, что враги на подступе, будет чем прикрыть подкоп. Стаскиваем всё сюда, в угол. Прекрасно. Это что такое? Понюхаем. О! Какое везение. А я чуть было снова Ивана Савельевича не вспомнил, который говорил: «Пришла беда, отворяй ворота». Крыша прохудилась в моей келье, и дождик накапал едва ли не полтаза воды. Живём! Был бы человеком, потёр руками. Вот как только пить эту мутную гадость? Фр-р! А куда денешься? Без воды никак нельзя. Вода — это жизнь и сила. С едой потерпим, а вот без воды можно и язык вывалить.

Вспомнил вдруг, как Сашка недавно мне читал стихи:

Там, правда, про птицу какую-то было, но насчёт сырости и темноты Сашка попал в точку. Ну что? Приступаем?

Первый час я работал, не покладая лап. Без отдыха, без остановок. Потом десять минут перерыва, десять лаканий природного коктейля, и снова за работу. Мои подлые «кинологи» куда-то пропали. В тот вечер так и не появились. Оно и к лучшему, не придётся негодяям в травмпункт бежать, хотя хотелось бы, конечно, их проучить. Рою-рою-рою, а сам того самозванца «смотрителя» из супермаркета вспоминаю: если бы не твоя упёртость, лежал бы я сейчас на мягком коврике, да смотрел на своего мальчонку. «Я присмотрю за вашей собакой». Присмотрел, называется. И, поди, совесть не гложет твоё каменное сердце. Охранник. Какой ты охранник? Надзиратель, вот ты кто…

Как там мои бедняги поживают? Наверное, все в слезах, особенно Шурка. Жалко парнишку. Мы уже привыкли друг к дружке, стали понимать друг друга. А тут такое несчастье. Не плачь, Санёк, не тужи. Всё равно я выберусь из этого подземелья.

Так, надо немного передохнуть. Отхожу в сторону, смотрю на свою археологию, действительно: уже походит на маленькое подземелье. Но ещё рыть да рыть. Не расслабляйся, лабрадор, ты должен до утра покинуть этот застенок. Подкрепились водичкой и рыть-рыть-рыть.

За работой я даже не заметил, как в окошке под потолком появилась звезда, за ней другая. Небо ясное, на улице тепло. Люблю я ночь. Ночью все собаки, даже поводыри, в основном отдыхают, нежатся на диванчиках, сны разглядывают. Вы удивляетесь? Я серьёзно вам говорю: нам тоже снятся сны. Да ещё какие! Насмотрюсь с Иваном Савельевичем картин (кинокартин, если забыли), потом всю ночь снится мне, что я, не обращая внимания на взрывы и свист пуль, несусь сквозь дымовую завесу по полю, подбегаю к раненому бойцу и тащу его к своим. Однажды приснилось, как будто я из-под снега лыжника спас. Все меня гладят, курочкой угощают, репортёры набежали, фотографируют, один даже микрофоном в нос тычет. А мне так неприятно стало, микрофон-то отвратительный — холодный и шершавый. Разозлился я, да как рявкну и… проснулся. Иван Савельевич мой чуть с кровати не свалился.

— Трисон, что случилось? — спрашивает. Я молчу. Он подозвал меня к себе и говорит: — Приснилось что-то, — догадливый старик.

Я скульнул пару раз, Иван Савельевич и говорит:

— Иди ко мне, мой дорогой, ложись рядом. Не бойся, дружок, сны они всякие бывают. Мне тоже иногда такая дребедень приснится, хоть стой, хоть падай. Тоже иногда кричу во сне.

Ага, думаю, будешь ты мне рассказывать. А то я не знаю. «Иногда». Да я чуть ли не каждую ночь слушаю окончания твоих снов. Однажды как-то ночью, как закричит: «Огонь!». Я вскакиваю, носом вожу по сторонам — думал, может, пожар начался — принюхался, вроде всё в порядке. Оказалось, Савельевичу армия снилась. Он мне рассказывал потом на прогулке. Говорит, представляешь, Трисон, я сегодня во сне на своём танке в учениях участвовал. Однополчан своих видел, командира батальона. Вот как живых. Все молодые, бравые, подтянутые. У военных людей, судя по рассказам старика, как и у нас: учения всякие, команды, дрессировки, тесты, экзамены.

Фух. Нужно передохнуть. Если темпов не сбавлю, через два-три часа будем на свободе. Но, правда, устал. Если бы я был без шлейки, работать было бы легче в разы. Но снять её самому мне не удалось. Что поделаешь, всё равно нужно трудиться до седьмого пота. Я хоть и породистая, тренированная собака, но ям давно уж не рыл. Нас в школе за ямы ругали. А так хотелось иногда порыть ямку, так лапы чесались. Мы когда с Иваном Савельевичем на рыбалку ходили (да, я же обещал вам рассказать этот случай), я там, в лесу, отыгрался. Такую ямищу вырыл, любо-дорого было посмотреть. Старик, потрепал меня и говорит:

— Дурак ты, Трисон, делать тебе нечего, ямы роешь. Лучше бы побегал по лесу.

А то я не набегался. Целый день только и бегаю. Ну, не бегаю, так хожу. А вот ямку у нас в микрорайоне не пороешь. Сразу народ сбежится, начнут руками махать, мол, что это вы тут газоны портите? Впрочем, они правы. Нельзя там ямы рыть. Вдруг какой малой свалится. Правильно всё говорят.

Так вот. Приходим на рыбалку. Иван Савельевич, раскладывает свой стульчик, нанизывает червя, да так ловко, если бы я не знал, что он слепой, и не догадался бы. Забрасывает удочку, а мне говорит:

— Смотри, Трисон, если поплавок задёргается, гавкни мне.

Ну, сижу я пять минут, десять, пятнадцать, уже в глазах рябить стало, вдруг смотрю поплавок запрыгал, я и говорю: «Гав!» Савельевич дёргает удочку, проверяет — пустая. Недовольно бубнит на меня: