толком не знает, потому что никто не считал.

Процент тех, кто на Невском бывал, даже не раз, но духовно живет в Автово (или в Малой Вишере, с тем же успехом) — естественно, гораздо больше.

Как назвать этих жителей Петербурга, но не петербуржцев? Автовцы? Еще обидятся, но это ведь вполне точное название. Если мы хотим понимать происходя­щее, а не жить в мире своих выдумок, надо иметь в ви­ду — в Петербурге живут не только петербуржцы, но и автовцы, калининцы, обуховцы, лахтовцы. Все эти по­следние — только в самой малой степени потомки жи­телей пригородных деревень или пролетарских слобо­док. Это недавние переселенцы в Петербург, которые стали жителем не исторического Санкт-Петербурга, а одного из его пригородов.

Люди среднего класса могут даже работать в цент­ре, но охотнее селятся в районах новостроек: дома но­вее и комфортнее, всё привычнее.

Совсем другой контингент — люди, сознательно выбравшие Петербург местом жительства. Такие были во все времена, но сегодня их особенно много. Человек может и расшириться в родном Пскове, и купить квар­тиру и в Москве... Ну, пускай в «ближнем Подмосковье» и в Петербурге... И выбирает Петербург, потому что хочет в нем жить. Это уже человек, которого позвал Великий Город.

В Петербурге живут странные полудиаспоры: яро­славская, псковская, уральская, новосибирская, рос­товская... Не совсем диаспоры — страна-то своя. Но и тянутся к тем, кто имеет похожие бытовые привычки, нравы, кто привык так же воспитывать детей и по тем же рецептам квасить капусту. Земляки чем-то неулови­мо ближе.

Роль таких полудиаспор больше, чем иногда кажет­ся. Среди них формируются команды, управляющие весьма заметными секторами экономики, сотрудники фирм и учреждений, группы единомышленников и ар­тели строителей.

Все они любят Петербург и хотят в нем жить. И то, что они делают, часто рассматривают как служение го­роду. Часть их детей будут уже петербуржцами без всяких оговорок.

Еще оговорюсь — такие люди были во все времена. Мой предок, Николай Спесивцев, пришел в Петербург из тверской деревни, после Освобождения 1861 года. Не знаю, шел ли он именно в Петербург, или просто туда, где лучше платят за работу. Во всяком случае, петер­буржцем он не был. После раннего инфаркта прапрадед лег на смоленском кладбище Васильевского острова — но как знать? Может быть, он предпочел бы лежать на сельском погосте своей родной тверской деревни?

Вот в следующем поколении прадеды уже избира­лись в городскую Думу, преподавали, выполняли зада­ния Докучаева, собирая образцы озерного ила, и писа­ли книги о жизни короедов. Имя Спесивцевых и сегодня известно старым жителям города. Имя не такое гром­кое, как Бутлеровых или Бехтеревых... но это уже имя петербуржцев.

Такой же путь проделывают сегодня без преувели­чения десятки тысяч фамилий.

В их числе и люди из самых настоящих диаспор: ар­мянской, азербайджанской, грузинской, курдской... дол­го перечислять. В первом поколении эти люди живут еще ценностями старой родины, стараются проводить там побольше времени, имеют в своих странах близких родственников и друзей... Но многие инородцы прони­каются духом города... А многие и выбирают его из других городов России. Их дети кончают петербургские школы и все больше осознают себя... не русскими, нет, но петербуржцами — определенно.

XIX век породил «петербуржских немцев» и «петербуржских латышей». XX и XXI — петербуржских грузин и петербуржских армян.

Люди из полудиаспор не особенно любят корен­ных петербуржцев. «Коренные» злобноваты и вечно всем недовольны. Они мелочны и жадноваты. Они полагают, что все им должны просто за то, что они — петербурж­цы. В этой оценке — беспощадный приговор тем, кто ро­дился и вырос в месторазвитии, часто живет в нем далеко не первое поколение — но кто так ничего от этого и не получил. А если и получил — то рано посаженные почки или психиатрическую клинику. «Мы не сеем, не пашем, не строим... мы гордимся общественным строем»... Эти гор­дятся своим местом жительства и своей пропиской. Боль­ше-то гордиться все равно нечем. Отходы месторазвития охотно вспоминают о тех, кто создал его славу и вели­чие... Но сами они ничего не создают и создать не спо­собны. Они присоединяются к славе тех, с кем у них только одно общее — место рождения или жительства.

Помню, как докопался до меня один уважаемый кол­лега... Все объяснял, кто такая «петербургская интелли­генция», какая она замечательная и как отличается от вся­ких там приезжих. На уныло-злобной физиономии ува­жаемого коллеги (с ученой степенью) ясно читалось, что жена не любит, любовница не дает, друзья сволочи (пили вместе, а довести домой некому!), дети посылают подаль­ше, ученики — неблагодарные твари, начальники гады, жизнь перевалила на шестой десяток, а ничего хорошего нет, и что сам по себе этот человек, если бы родился в псковской деревне или даже в самом Пскове, никогда не смог бы занять нынешнего своего положения.

Пришлось объяснить уважаемому коллеге, что пока его предков воспитывали на конюшне, используя мяг­кие части спины, мои преподавали в Петербурге. Сно­бизм — не украшение мужчины, но что-то же надо бы­ло делать.

Начну с того, что петербуржец — совершенно необязательно представитель интеллектуальной и куль­турной элиты. Но чем совершенно чарует Петербург — это высоким уровнем культуры всего населения. Когда рабочие приходят перестилать пол и интересуются ва­шими книгами, когда продавщица в магазине рассказы­вает подружкам что-то из Тургенева — это бьет в голо­ву, как большой бокал шампанского. Промозглый хо­лод, мало света ползимы, крысы — но Великий город оборачивается и такой стороной.

В отличие от отходов месторазвития, уныло радую­щихся своей прописке за дверными цепочками, эти лю­ди вполне могли бы и сами выбрать место своего про­живания.

Любопытно, что современные петербуржцы (как и петербуржцы XIX века) очень мало замкнуты на город. Фактически все они духовно живут не только в Петер­бурге, но и во всей России (а недавно жили во всем Советском Союзе). То есть у каждого человека и каж­дой семьи есть свои любимые места отдыха, свои горо­да, где живут близкие или дальние родственники, свои привычные маршруты... Но в целом, если брать весь петербургский субэтнос — то вряд ли найдется в Рос­сии хоть одна область или хоть один город, который не освоен петербуржцами.

То же самое можно сказать и о Европе. Петербурж­цы духовно живут в Европе не меньше, чем в Петербур­ге. То есть, имея дело с одним отдельно взятым петер­буржцем, вы можете столкнуться с яростным врагом Франции — то ли по убеждениям, то ли по туристским впечатлениям. Этот человек вполне может сказать, что Берлин — его любимый город, и носить подтяжки цве­тов германского флага. Но тут же, за соседним столи­ком того же учреждения, сидит человек, который без ума от Франции и от французов, а как раз от одних только звуков немецкой речи его тошнит. В результате трудно найти европейскую страну, которую не знают и не любят в Петербурге — при том, что отдельные пе­тербуржцы очень и очень избирательны.

Все это само по себе умножает число идей и смы­слов, представленных в Петербурге. Словно толпа раз­ноязыких разнокультурных призраков незримо пронизы­вает город, да еще и призраков разных регионов России.

Время и обстоятельства создания любой сущности накладывают неизгладимый отпечаток на всю историю этой сущности. Петербуржцы и сегодня живут темпами XIX века. Они не торопятся. Наверное, петербургская интеллигенция — самая неспешная и неторопливая. Ог­ромное число умных и талантливых людей, много пре­красных идей... Которые или вообще не осуществляются, или осуществляются на 20%, и за пять лет делается то, что можно было бы за один.

В частности, и потому многие петербуржцы уезжа­ют в Москву или за рубеж. Ругаются, не хотят — но уезжают. В Москве быстрее темп жизни. В Британии и Германии легче реализовать задуманное. К тому же в Москве намного меньше отходов работы месторазвития. А ведь отходы злобны и завистливы, они прилага­ют все усилия, чтобы никто не реализовался.

Тут возможно два варианта:

1.  Через 10—15 лет накопится критическая масса, и Петербург опять рванет, вырвется вперед как