Чувство зрителя — того, кого не надо замечать, но кто присутствует и все видит, оценивает — пронизыва­ет все официальные церемонии. Никто в Петербурге «сцены» никогда не забывал и не забывает: на нас смот­рит Европа! Нас видит Россия!

Очень интересное наблюдение сделал маркиз де Кюстин — и я очень прошу читателя об одолжении: вы­слушать его мнение независимо от того, как он отно­сится к де Кюстину. Если Вам угодно — пусть маркиз будет последняя сволочь, русофоб и злобный, отврати­тельный тип. На здоровье. Но давайте послушаем, пока не отравляя самих себя ни его, ни своей доморощенной злобой.

Итак: «Заметно, что император не может ни на мгно­вение забыть ни кто он, ни постоянно привлекаемого им внимания. Он непрерывно позирует. Из этого выте­кает, что он никогда не бывает естественным, даже ко­гда он искренен. Лицо его имеет три выражения, из ко­торых ни одно не являет просто доброты. Наиболее привычно ему выражение суровости. Другое — более редкое... выражение торжественности, третье — веж­ливость... Можно говорить о масках, которые он одева­ет и снимает по своему желанию. Я сказал бы, что им­ператор всегда при исполнении своей роли и что он ис­полняет ее как великий артист... Отсутствие свободы отражается на всем вплоть до лица самодержца: он имеет много масок, но не имеет лица. Вы ищете челове­ка? Перед вами всегда император»[148].

Разумеется, «сцена» может быть не только политиче­ской или придворной. «Сцена» возникает везде, где есть официальный Петербург — чиновничий, научный, музы­кальный, религиозный... главное, чтобы официальный.

Но если в Петербурге все, начиная с императора, все время играют (пусть даже играют самих себя), — это ведь касается каждого поколения. Актеры меняются по мере того, как идут годы, но получается — эта сцена как бы наполняется все новыми и новыми актерами. Куль­турная память Петербурга полна воспоминаниями о тех, кто играл здесь же до нынешних актеров. Вот по этим самым камням проходил Пушкин. Вот на это самое место парапета Невы опирался его зад (судя по его же собст­венным рисункам). В этой самой аудитории и чуть ли не с той же кафедры выступал Менделеев... И так далее.

Стоит ли удивляться — люди порой видят тех, чьими призраками буквально наполнен воздух Петербурга? Призраками — в данном случае уже в переносном смыс­ле. Здесь призраки — это те, о ком знают люди и кого легко могут представить на практически не изменив­шихся улицах и площадях.

Ведь актеры-то — людишки временные, а вот сцена остается неизменной.

«Мгновенно» возникшая, однотипная, петербург­ская архитектура создает еще один удивительный эф­фект — эффект вечного присутствия петербургского периода русской истории.

В любом другом городе житель или приезжий постав­лен перед самой городской историей, воплощенной в камне. В Москве вы проходите мимо церковки XV века, видите дом сталинского модерна 1920-х годов, упираетесь в псевдоклассицизм дворянской усадьбы начала XIX века, стоящей рядом с пятиэтажкой 1950-х годов... Таковы Волхонка, Моховая, Неглинная... большинство улиц и улочек в старой части города. В Москве динами­ка городской среды очевидна; она видна как раз потому, что все градостроительные периоды и культурно-исторические эпохи причудливо перемешаны. Все пе­риоды представлены, но каждый из них представлен небольшим числом объектов. Он не погружает в себя, не заставляет думать о себе, не подчиняет себе настоя­щее.

Не таков Петербург. В центре города мы попадаем в огромный ансамбль почти двухсотлетней давности. В тот самый Петербург, который возник в конце XVIII — начале XIX веков. Любой современный житель города или приезжий поставлен перед этим — каким угодно, но только не современным городом.

(Вот еще один контраст Петербурга — между со­временностью и этим историческим ансамблем.)

В Петербурге вообще очень хорошо видно — какой она была, Российская империя. Не сусально- пряничная «матушка-Русь», не идиллическая «Россия, которую мы потеряли» — а реальная, и далеко не бесконфликтная Россия XIX века. С царем и народовольцами, купцами и монахами, поражающими Европу учеными и грязными юродивыми, вычесывающими на паперти вшей. Этот «дух России» через городской ансамбль очень хорошо передается всякому, имеющему хоть подобие души и мозгов.

Тем самым современный человек поставлен и перед теми, кто населял город века и поколения назад. То, что очень легко представить себе; то, что просто напраши­вается всей городской обстановкой, люди запросто мо­гут вообразить. Даже не сознательно смоделировать, а просто увидеть в экстремальной обстановке (туман, ме­тель, ночь в старинном замке) то, о чем думается. И присутствие чего подсознательно ощущается.

Грубо говоря: петербуржцы видели, видят и будут видеть героев петербургского периода русской истории. Это происходило, происходит и будет происхо­дить независимо от того, существуют ли привидения.

Вот и все.

Продолжают ли «действовать» эти особенности го­рода: его «театральность», вечное присутствие прошло­го? Несомненно! Современные люди — актеры на тех же подмостках. Сама сцена усложняется с каждым по­колением, потому что новые актеры просто добавляют­ся к старым. Человеку каждого нового поколения все труднее «попасть в привидения», потому что нужно сде­лать все больше, чтобы попасть в актуальную память потомков.

Но у ныне живущих поколений и возможностей стать городским привидением гораздо больше, нежели раньше, — ведь сегодня образованных людей в десятки раз больше, чем было в начале XX века, и в сотни раз больше, чем было в начале XIX.

В народном творчестве Петербург всю свою исто­рию «наполняется» персонажами, хоть каким-то обра­зом с ней связанными, и весь XX век шло пополнение «списка» этих персонажей. Я бы осмелился утверждать, что Петербург на рубеже третьего тысячелетия остает­ся самым «привиденческим» городом России и быстро «отрывается» от других по числу связанных с ним историй. Ведь основные черты урочища никуда не исчезли, и Петербург продолжает порождать новые смыслы... в данном случае — новые призраки.

Даже мой куцый опыт позволяет утверждать — Пе­тербург и в 1970—1990 годы оставался городом при­зраков и городом удивительных историй.

И сегодня, как и всю прежнюю историю Петербур­га, в нем очень силен интерес к явлениям, над которы­ми никак не властен человек. Сильный, порой болез­ненный интерес к потустороннему заставляет домысли­вать и достраивать урочище, наполнять его новыми смыслами. И в то же время позволяет осознавать свою преемственность от живших ранее.

То есть урочище в данный момент продолжает и всегда будет «продуцировать» новые мифы и создавать новые привидения. В петербургском городском урочище неизбежно возникает городской фольклор вполне определенного типа, заданного особенностями этого урочища. Уверен, что «городом призраков» Петербург останется и в третьем тысячелетии. Каждая эпоха най­дет свои способы использовать потенциал урочища и выдвинет героев и «героев», которых поместит в ее про­ странство.

Давайте сделаем одно ненаучное, невероятное, неприличное предположение... Давайте предположим, что после смерти человека от него могут отделяться ка­кие-то «энергоинформационные сущности». Не будем даже спорить о том, что это за сущности, какова их природа и так далее. Сделаем вполне спекулятивное, заведомо недоказуемое (и неопровержимое) предполо­жение: они существуют.

Ведь и в этом случае Санкт-Петербург обречен стать самым богатым на привидения городом! Ведь Санкт-Пе­тербург отвечает двум важнейшим требованиям к тому, чтобы такие «энергоинформационные сущности» появ­лялись в нем и задерживались надолго.

Одно из самых загадочных особенностей призра­ков — почему в роли призраков оказываются чаще все­го представители верхов общества или связанные с ни­ми люди?! Лично я вижу этому только две причины.

Первая состоит в том, что большинство населения всю историю и Европы, и России обитало в жилищах, не подходящих для появления привидений. Опыт, сис­тематизация явления показывают: привидения чаще всего появляются в каменных домах и почему-то осо­бенно сложенных из песчаника.