Но если есть в этой истории слово правды и если действительно студент с памятником посидели на кам­нях возле залива и покурили одну трубку — парню это совершенно не повредило. А если все это неправда — то все равно про памятник Карлу IX рассказывают вовсе не как о бесе, способном причинять кому-то вред.

А вот про памятник Густаву-Адольфу рассказывают такое, что не всегда и повернется язык рассказывать к ночи. Приписывается, например, ему наклонность к лю­доедству... И как будто имелись и свидетельства тому, хотя и давние, XVIII века.

Так что и тут Медный всадник встраивается в до­вольно мрачную закономерность, оказывается в компа­нии столь же опасной, сколь и неприятной.

То есть, говоря попросту, в народном сознании Петр не только при жизни был Антихристом. И после смерти он стал бесом, также опасным для еще живых православных людей. Только теперь, к счастью, у него нет таких масштабных возможностей творить зло, как при жизни.

Получается совершенно удивительная вещь! Ка­кие бы функции ни выполнял Петербург, какие бы роли он ни играл: роль столицы, порта, промышленного центра, центра европеизации остальной России, он иг­рает еще одну роль, выполняет еще одну совершенно удивительную функцию. Это своего рода колоссальная гробница для его создателя, Петра I.

Город, невероятным образом построенный там, где строить его было совершенно не нужно. Город, само существование которого вызывает изумление, город — вызов стихиям, естественному течению событий и нор­мальному порядку вещей. Этот город оказывается при­мерно тем же, чем была Долина Царей или Город Мерт­вых для древних египтян. Разница в том, что Город Мертвых существовал отдельно от города живых; в нем находили последнее упокоение не только фараоны, но и множество их приближенных и слуг, вплоть до самых что ни на есть простолюдинов, случайно оказавшихся работниками в доме или в поместье фараона или его приближенных..

А Санкт-Петербург — это самый что ни на есть жи­вой город; город, который живет и развивается. Не го­воря ни о чем другом, Санкт-Петербург все меньше по­ходит на военно-феодальный «парадиз», которым хотел видеть его Петр. Но одновременно Петербург — это усыпальница, колоссальная гробница одного человека.

По представлениям египтян, да и других народов Древнего Востока, фараон и должен жить в своей гробнице — жить не в переносном смысле слова, не на правах литературной или культурной метафоры, а в са­мом буквальном, непосредственном смысле слова. При­мерно так, как живет Петр в Петербурге. В конце кон­цов, в египетских источниках есть упоминания боев, которые вели жрецы, охранявшие Город Мертвых — натуральных боев с применением оружия, с ранеными и убитыми. В среде современных ученых полагается считать, что врагами жрецов были грабители, проникавшие в Город Мертвых, чтобы ограбить усыпальницы фараонов и их вельмож.

Но как раз Петр I, который то охаживает встречных дубиной, то обрушивается на зазевавшихся многотон­ной массой бронзового коня, позволяет дать и другую трактовку этим очень давним событиям.

Петр же продолжает жить в своей гробнице-Петер­бурге и по сей день. Если какому-то материалисту по­кажется неприемлемым мое утверждение — что он жи­вет там как некое материальное существо, то пусть бу­дет так он живет в Петербурге в массовом сознании, или скорее уж тогда — в массовом подсознании русских людей.

Медный всадник — далеко не единственный па­мятник, одушевляемый городской молвой. В стихотво­рении В. Нарбута «Аничков мост» содержится пророче­ство и о грядущей скачке Клодтовых коней:

Среди сотрудников Зоологического музея в 1960-е годы ходил любопытный слух — что чучела в музее, случается, двигаются сами собой. Говорили об этом с усмешкой, далеко слух не шел. Но сам по себе слушок был, об этом я знаю от сотрудников музея.

Рассказывают и о странных самостоятельных дви­жениях статуй в Летнем саду. Вроде бы никакой опас­ности... Так, поменяла статуя руку или оперлась на другую ногу. Иногда в тумане бывают заметны эти дви­жения, особенно поздним вечером. Все это опять же на уровне даже не городской легенды, а так — невнятного слуха, ни к чему не обязывающей болтовни. Но мне до­водилось общаться с дамой, которая при первых же су­мерках спешила из Летнего сада. На всякий случай.

Есть устойчивое поверье, что памятник Петру I на­против Михайловского замка в летние ночи начинает шевелиться: немного меняет позу, озирается вокруг. Слух? Или правда в сумерках белых ночей «что-то та­кое происходит»?

Наверное, одушевлять предметы, вещи, здания — всеобщее свойство человеческой натуры. Наверное, делалось это всеми и всегда... Вопрос, конечно, в какой степени. И Владимир Высоцкий в своей песне про дом, который «еще Наполеон застал», наделяет этот дом ка­чествами живого существа. Строго говоря, то же самое делает владелец машины или компьютера, который дает им человеческие имена или клички и порой разговари­вает с ними. Хотя бы на уровне нетерпеливого окрика «быстрей давай!», когда компьютер «зависает» или про­сто включается медленнее, чем хотелось бы.

Единственное, что необычно в Петербурге, — это масштаб явления. И еще то, что оживающие