Благодатию55, или приспособительно к высшему предмету — самой Троице, то есть Отцу, Сыну и Святому Духу, — относится к Таинствам56 Церкви не только земной, но и небесной, и далее, как ведет к заключению, что в Писании не незнаменательно и число 153, то есть число рыб, которые, по воскресении Господа, пойманы были сетьми, брошенными по правую сторону (Иоан. 21, 11). Таким образом, под различными видами чисел Священное Писание часто скрывает тайны, которые недоступны понятию читателей, не разумеющих значения самих чисел.

(XXVI) Многое в Писании бывает темным и непонятным для нас тогда еще, когда нам неизвестны некоторые предметы, относящиеся к музыке. Некто, например, довольно удачно открыл немало знаменательного в различном устройстве псалтыри57 и арфы. И о десятиструнной псалтыри не напрасно спрашивают ученые: закон ли какой музыки требовал такого числа струн, или, если не закон, не тем ли более оное число должно быть для нас священно, не указывает ли оно на 10 заповедей Закона, где число 10 явно должно иметь какое-либо таинственное отношение к существу Творца и твари, или не имеет ли оно того значения, которое мы дали десятеричному числу выше? Так же число 46 лет, в продолжение которых, как говорится в Евангелии, строился храм Иерусалимский, отзывается чем-то похожим на ритм музыкальный. Примечательно, что отношение его к составу тела Господня, для которого и упомянуто в Евангелии о храме58, побуждает некоторых еретиков признаться, что Сын Божий воспринял на себя не один только вид тела, но истинное человеческое тело59. Вообще, мы уверены, что Священное Писание во многих местах упоминает о числах и музыке с особою знаменательностью, нисколько не почитая неприличным пользоваться ими60. <…>

(XXVIII) …Мы, по причине подобного суеверия язычников (о музах. — В.Б.), не должны презирать музыки, сведения о которой иногда могут быть полезны к уразумению Писания, не должны пренебрегать и самими театральными вещами, когда, при рассуждении нашем об арфах и других музыкальных орудиях, они могут открыть нам что-либо способствующее познанию духовных вещей. Иначе мы не должны были бы учиться и азбуке, изобретателем коей язычники почитают Меркурия, и не должны были бы любить самой правды и добродетели, потому что язычники правде и добродетели посвящали храмы61, предпочитая чтить в камнях то, что наипаче должно было обносить62 и писать в сердце. Напротив, добрый и истинный христианин должен знать, что истина, где бы он ни находил ее, есть достояние его Господа. <…>

(XL) Христианин не только не должен презирать постановлений человеческих, нужных в жизни, но должен сколько можно наблюдать их и удерживать в памяти. Ибо в числе их есть такие, коих черты сняты с самой природы. Из постановлений человеческих должны быть отвергаемы и презираемы те только, которые относятся, как выше замечено, к сообщению с бесами; все же прочие, коими люди соединяются с людьми, кроме ненужных и излишних, достойны нашего внимания: таковы особенно начертания письмен, без которых мы читать не можем, различные языки, познание которых нужно, как мы о том сказали выше.

Сюда же относятся и знаки сокращения, известные так называемым нотариям63, или писцам, под сокращениями. Все это знать полезно — всему этому учиться позволительно, оно не ведет к суеверию, не есть что-либо излишнее, если столько занимает нас, что не препятствует нам к достижению высших целей, для которых все это, собственно, и должно быть предназначено.

(XLI) Теперь обратимся к установлениям не человеческого происхождения: к ним должно отнести все то, что не изобретено самими людьми, а принято ими от прежних времен или свыше, от Бога, в чьих бы руках и устах оно потом ни сохранялось. Из сих открытий одни касаются тела и чувств, другие — души и разума. Первые состоят или из повествований, или из описаний, или, наконец, из опытов и дел механических.

(XLII) Таким образом, все, что повествует о преемственном последовании прошедших времен, так называемая история, весьма много способствует нам к уразумению священных книг, хотя без отношения ее к Церкви она составляет науку самую детскую… <…>

(XLV) Есть еще повествования, подобные речи описательной (demonstratio), кои имеют предметом своим не прошедшее чтолибо, а настоящее. Таковы сказания о местоположении стран, о свойствах известных животных, дерев, трав, камней и других вещей. О всех сих предметах мы рассуждали выше и сказали, что знание их способствует уразумению многих иносказательных мест Писания: только они сами не должны быть употребляемы вместо знаков, ведущих к какому-либо суеверию… подобные вещи и должны быть употребляемы только в медицине или земледелии.

(XLVI) Учение о телах небесных состоит не из повествований, а из описаний, коими нельзя пренебрегать вовсе, потому что Священное Писание хотя о немногих звездах, но упоминает. <…>

(XLVII) Подобным же образом на основании прошедших опытов верно предугадывается будущее и в рассуждении прочих искусств, которые или производят что-либо надолго остающееся, как, например, дом, стул, какой-нибудь сосуд и прочее тому подобное, или даже служат, можно сказать, орудием благотворных для нас действий Божиих, каковы: врачебная наука, земледелие, наука правления, или ограничиваются одним только представлением действий, каковы танцы, ристалища, борьба. Всякий занимающийся сими искусствами не иначе приступает к самому делу, как на основании прошедших опытов — с уверенностью в успехе будущих. Познание о всех сих искусствах, как имеющее немалое приложение в обыкновенной жизни человеческой, и для нас небесполезно — не для того, чтобы самому заниматься ими на деле, разве потребует того какая-либо нужда, о чем я здесь не говорю, но для того, чтобы иметь возможность хоть сколько-нибудь судить о сих искусствах там, где Священное Писание касается их иносказаниями, от них занятыми.

(XLVIII) Теперь остается сказать о науках умственных, из коих особенно достойны нашего внимания наука рассуждать и наука счислять. Первая весьма много способствует разрешению трудных мест Писания, но не должно употреблять ее из одного желания спорить и детского тщеславия — уловлять противника. <…>

(L) Истина соединения мыслей не есть изобретение человеческое: она только дознана людьми и замечена для того, чтобы можно было ей учиться и учить, сама же в себе она есть вечный закон природы, свыше установленный. Как тот, кто повествует по порядку времени о различных событиях, ничего в сем порядке не изобретает сам; кто говорит о местоположении известных стран, о свойствах каких-либо животных, растений и камней, о звездах и их движении, ничего не говорит такого, что было бы измышлено им самим или изобретено другими; равным образом,[71] кто говорит: 'Если ложно последующее, то необходимо ложно и предыдущее', говорит самую правду, но сия правда не от него зависит, а он показывает только, что это правда. <…>

(LII) Посему иное дело — знать правила соединения мыслей, иное — знать самую истину мыслей. Первые учат нас только тому, что следует из данного положения, что не следует и что противоречит ему. 'Если он оратор, то — человек' — здесь последняя мысль следует из первой, 'если он человек, то — оратор' — здесь не следует; 'если он человек, то — существо четвероногое' — здесь противоречит. Во всех подобных случаях оценивается одна связь мыслей или их соединение между собою. Что же касается до самой истины в мыслях, то при сем должно обращать внимание уже на самые мысли, а не на соединение их, нужное только при заключениях: если мысли верны и очевидны, то от них получают свою достоверность и другие, менее известные, если только правильно соединяются или выводятся из них. Некоторые, научившись правилам соединения мыслей, тщеславятся тем настолько,[72] как бы научились истине самих мыслей, а некоторые, зная одни истины мыслей, жалуются на себя, что не знают правил истинного соединения мыслей. Сия жалоба напрасна: по-моему, лучше твердо знать, что есть воскресение мертвых, нежели — что если воскресения мертвых нет, то и Христос не воскрес. < …>

(LIV) Такое же точно достоинство имеют и правила, посредством которых научаемся рассуждать о предмете с разных сторон и в разных отношениях, каковые правила известны под именем красноречия. …Правила витийства, кои хотя употребляются к раскрытию и истинных и ложных предметов, несмотря на то, сами по себе истинны, поколику способствуют либо знать что-либо, либо веровать чему-нибудь, и поколику руководствуют к убеждению сердца в том, чего оно должно желать или отвращаться. — Люди… сии правила… не изобрели….[73]

(LV) Правила красноречия образуют более дар слова, нежели способность мышления; правила же заключения, определения и разделения образуют более ум. Впрочем, научившись тем и другим, не должно думать о себе, как некоторые думают, мечтая, будто они постигли чрез то самую тайну блаженной жизни, — это заблуждение. Познание сих правил не столько важно, как представляют его некоторые: ибо часто случается, что люди скорее понимают самые предметы, для уразумения которых преподаются правила, нежели запутанные уроки о правилах. Например, если б кто, желая преподать правила ходить, говорил: не должно поднимать второй ноги прежде, нежели будет поставлена первая, которая была поднята, далее подробно описал бы, как должно двигать верхними и нижними частями колен, такой учитель говорил бы правду, ибо иначе, как он говорит, нельзя и ходить, но люди, делая все это и без учения, скорее ходят, нежели замечают, что делается ими при хождении, нежели понимают, когда им говорят о том. Те же, которые не могут ходить и собственным опытом поверить преподаваемых им правил, еще менее нуждаются в оных. Подобным образом, остроумные люди весьма часто видят неверность какого-либо умозаключения скорее, нежели понимают правила самого умозаключения, тупые же, если не видят первого, тем менее разумеют силу последних. Вообще, о сих правилах должно сказать, что они чаще доставляют нам удовольствие, способствуя представлять истину в различных видах, картинным образом, нежели чтобы способствовали нам много при нашем исследовании и рассуждении об истине; в пользу их можно прибавить разве еще то, что они придают уму нашему большую опытность и делают его оборотливее; но эта польза достигается совершенно только тогда, если они не делают ума нашего злохитрым и надменным, то есть если те, которые научились им, не обманывают других, умея представить ложь за истину, и не тщеславятся пред кроткими и тихими людьми тем, якобы они знают и постигли нечто важное. <…>

(LVII) Но кто, полюбя все сии науки, только тщеславился бы познанием их пред неопытными, а не старался бы исследовать, отчего именно те из них истинны, которые он нашел действительно истинными, отчего другие не только истинны, но и неизменяемы; кто, от образа предметов чувственных восходя к душе человеческой, познал бы, что и она есть существо изменяемое — бывает образованна и необразованна, л несмотря на то, занимает среднее место между истиною неизменяемою, которая выше ее, и всеми прочими предметами, которые изменяемы и ниже ее, кто, говорю, познал бы все это, но не обращал своих познаний к славе и любви единого Бога — Творца всяческих, такой человек достоин имени только ученого человека, но отнюдь не мудреца.

(LVIII) Посему юношам, приверженным к наукам, юношам даровитым, имеющим страх Божий и взыскующим блаженной жизни, весьма полезно, по моему мнению, предложить следующее наставление: не должно без всякого исследования увлекаться никаким учением, преподаваемым вне Церкви Христовой, и вверяться ему как руководству к достижению блаженной жизни; напротив, всегда должно предварительно рассудить о нем со всем вниманием и осторожностью. Если в числе наук, изобретенных людьми, найдутся нестройные и разногласные между собою — по различию духа и намерения изобретавших оные, и сомнительные — по подозрению в заблуждении самих изобретателей, особенно если в сии науки привходит явное или тайное сообщение с демонами, посредством известных магических знаков, как бы некоторых диавольских условий и договоров; то все такие науки должны быть отвергаемы и презираемы без милосердия. Не должно заниматься и теми из них, которые не слишком нужны и служат только для одного удовольствия; науки и постановления человеческие, относящиеся к общежитию по необходимым потребностям настоящей жизни, не должны быть пренебрегаемы. Что же касается до прочих наук языческих, то они, по моему мнению, вовсе бесполезны, исключая из сего только историю, повествующую о предметах прошедшего или настоящего времени, некоторые искусства, основанные на опыте и благоразумной догадливости и полезные для тела, и науку рассуждать (логику) и счислять. Но и в этих даже науках, а особенно имеющих предметом своим одно чувственное, находящееся во времени и пространстве, должно держаться известного правила: ничего лишнего (neguid nimis)! <…>

(LX) Если так называемые философы, особенно платоники64, как-нибудь случайно сказали что-либо истинное и сообразное с нашей религией, то такого