Вымытая и чистенькая, с трепещущим красным флагом на корме, «Касатка» вошла в Кытрынский залив.

На рейде стоял небольшой белый пароход. Огибая его, ребята прочитали на борту название: «Чукотка». К берегу, к маленькому причалу, куда направил «Касатку» Эрмэтэгин, ошвартовались две большие баржи, груженные лесом, и большой паровой буксир «Водопьянов». Поравнявшись с ним, ребята поняли, какой, в сущности, малой посудиной является их «Касатка», громко именуемая шхуной.

Рядом с «Водопьяновым» она казалась нерпой по сравнению с моржом.

Ошвартовались рядом с баржами и перебросили на причал широкую доску, заменявшую на «Касатке» парадный трап. Попрощавшись с ребятами, Номнаут сошла на берег.

— Хорошая девушка! — не удержался от восхищения Эрмэтэгин и продекламировал ей вслед:

Бочки с бензином давно были погружены на «Касатку» и крепко принайтованы к палубе, а капитан все не давал команды сниматься с якоря. Каждый день с утра он уходил в райисполком и возвращался оттуда на корабль возбужденный и злой.

Ребята изнывали от безделья. Ринтын бродил по поселку, вспоминая дни, проведенные здесь в пионерском лагере. В первый же день он зашел в райком комсомола и получил членский билет. Билет был как билет — ничего на первый взгляд особенного в нем не было. Но для Ринтына он был особенным. Во-первых, это был его билет, а во-вторых, маленькая темно-серая книжечка с дорогим силуэтом на обложке являлась свидетельством того, что для Ринтына наступила новая пора в жизни: кончилось детство, и приближалось время, когда он должен окончательно решить свою судьбу.

На четвертый день Эрмэтэгин собрал команду в кубрике и серьезным голосом сказал:

— Вот какое дело, ребята. Райисполком предлагает нам взять одну баржу с лесом и отбуксировать ее в Улак. Я пробовал доказывать, что это невозможно. Мы не имеем опыта подобных перевозок. Председатель райисполкома дал телеграмму Татро. И вот какой ответ прислал. — Эрмэтэгин вынул из кармана листок бумаги, пощелкал по нему пальцами и прочитал: — 'Предлагаю вам доставить лес в Улак'. Вот что он написал: 'Предлагаю…' А что мне делать? Дисциплина требует, чтобы я подчинился. Но, с другой стороны, мне просто страшно браться за такое дело, имея неполноценный в смысле несовершеннолетия экипаж. Что вы скажете? Как быть?

Ребята молчали, смущенные своей «неполноценностью». Кроме того, к ним впервые обращались с таким серьезным предложением. Сидевший ближе к капитану Петя, поерзав немного, спросил:

— А как вы сами думаете, товарищ капитан?

Эрмэтэгин посмотрел на него, покачал головой и со вздохом сказал:

— Эх, если бы я сам был волен решать! Одним словом, есть приказ готовиться к выходу. С нами едет секретарь райкома.

Когда «Касатка» уже была готова к выходу в море, баржа с лесом забуксирована и оставалось только дождаться секретаря райкома, на берег пришла Номнаут в сопровождении молоденького русского пограничника. Эрмэтэгин, неодобрительно косясь на пограничника, обрадованно крикнул ей по-чукотски:

— Иди скорей сюда! Вот хорошо, что ты с нами едешь!

Номнаут повернулась лицом к капитану, приветливо улыбнулась и снова занялась разговором с пограничником.

Когда девушка взошла на «Касатку», Эрмэтэгин ни словом не обмолвился с ней и даже не взглянул.

— Капитан наш влюбился, — шепнул Аккай Ринтыну. — Это плохо.

— Почему плохо? — удивился Ринтын.

— Такая примета, — таинственно сообщил Аккай.

— Послушай, — в свою очередь, сказал Пете Ринтын, — Эрмэтэгин влюбился в Номнаут и страдает.

Капитан «Касатки» действительно страдал. Во всяком случае, всем своим видом он старался показать это.

Пришел секретарь райкома. Это был полный круглолицый человек в высоких резиновых сапогах. Когда он поднимался по доске на борт «Касатки», Эрмэтэгин громко проворчал:

— Каждый, будь он маленький или большой начальник, всегда норовит опоздать.

Наконец «Касатка» отчалила и взяла курс на Улак. Был небольшой ветерок, ярко светило солнце, и никому не хотелось сидеть в тесном, душном кубрике. На маленькой площадке, заменявшей на «Касатке» капитанский мостик, собралась вся команда и пассажиры. Стоявший у руля Аккай задевал локтями находившихся рядом — так было тесно.

— Молодцы ребята! — восхищался вслух секретарь райкома. — Всех после окончания школы в мореходное училище направлю. Хотите, ребята? Город повидаете. Петропавловск-на-Камчатке! Вот ты, рулевой, кем хочешь быть?

— Кос! — воскликнул Аккай. — Наверное, летчиком.

— Ну, а ты? — обратился секретарь к Ринтыну.

— Я еще не знаю, — тихо ответил Ринтын. — После окончания школы поеду в Ленинград, в высшую школу — университет.

— Ого! — сказал секретарь райкома. — Ну, а ты?

Петя посмотрел на Аккая, потом на Ринтына, словно ища у них поддержки, и сказал:

— А я туда, куда Ринтын. Мы с ним друзья!

За мысом навстречу пошла крупная волна. Эрмэтэгин сам встал за рулевое колесо и сурово приказал:

— Посторонних прошу спуститься в кубрик.

Номнаут, бросив на капитана сердитый взгляд, направилась к люку.

— Вас это тоже касается, — обратился Эрмэтэгин к секретарю райкома.

Секретарь заторопился и втиснулся в узкий для его тучной фигуры люк.

Тяжелая баржа неохотно следовала за «Касаткой». Каждая встречная волна заставляла так дергаться буксир, что шхуна вся трещала, от кончика мачты до киля.

Ринтын только успел отвернуться от брызг, как был сбит с ног лопнувшим буксиром. Больно ударившись головой о бочонок с пресной водой, Ринтын сразу вскочил. «Касатка», как сорвавшаяся с цепи собака, помчалась вперед, зарываясь носом в волны.

Аккай по приказанию Эрмэтэгина спустился к двигателю и сбавил обороты. «Касатка» развернулась и медленно подошла к барже. Ринтын прыгнул на нее, за ним Петя. Вдвоем они выбрали тяжелый мокрый буксирный канат. Долго провозились, прежде чем удалось снова забросить этот канат на 'Касатку'.

— Вы оставайтесь на барже на всякий случай! — прокричал им со шхуны Эрмэтэгин. — Я поверну «Касатку» к берегу, в бухту Куй-мэн!

Не прошло и часа, как «Касатка», буксируя за собой баржу с лесом, вошла в тихую бухту, окаймленную высокими сопками.

Бросили якорь, сошли на берег. Здесь когда-то находилось старинное чукотское стойбище. Побелевшие от времени большие китовые ребра, воткнутые в землю, крупные камни, очерчивающие круг, на котором когда-то стояли яранги, свидетельствовали о том, что здесь в далекие времена кипела жизнь. В бухту впадала небольшая речушка. По берегам ее рос высокий кустарник.

Решили заночевать на берегу. Перенесли сюда несколько досок, матрацы и одеяла с «Касатки». После ужина все легли спать. У догорающего костра сидели Эрмэтэгин и Номнаут и о чем-то тихо переговаривались.

Ринтын лежал на спине и смотрел в низкое черное небо. Наверху шумел ветер и доносил тяжелый грохот разбивающихся о скалы бушующих волн. Спавший рядом секретарь райкома повернулся на бок, что-то пробормотав во сне.

— Ты с ума сошла! — услышал Ринтын голос Эрмэтэгина. — Разве мало среди чукчей достойных женихов?

— Но я его люблю, — ответила Номнаут.

— Брось ты! Ты любишь не его — тебе нравится в нем то, что он белокур и красив. По крайней мере хоть он-то любит тебя?

— Он первый мне в этом признался.

— Увезет куда-нибудь далеко от родной земли и оставит. Что тогда ты будешь делать?

— Не оставит. Я верю в него…

Дальше Ринтын ничего не слышал. Он закрыл глаза, и невольно перед ним возникли образы Лены и Анатолия Федоровича. Где-то они?

Рано утром Эрмэтэгин разбудил всех и велел Аккаю завести на шхуне мотор. Было тихо, над бухтой раскинулось чистое небо, и где-то за сопками уже всходило солнце.

Эрмэтэгин встал за рулевое колесо. Мотор пыхтел, но не заводился. Капитан перегнулся через край люка и крикнул:

— Что ты там копаешься? Заводи скорее!

— Не выходит. — Аккай высунул наружу измазанное в мазуте лицо. — Что-то случилось с мотором.

— Молокосос! — выругался Эрмэтэгин и полез в люк.

Через несколько минут показалась его голова, и он велел Ринтыну бросить якорь.

Секретарь райкома снял свое кожаное пальто и нырнул в люк следом за Эрмэтэгином.

Прошло еще полчаса. Наконец на палубу вышел Аккай и шепотом, как великую тайну, сообщил:

— Секретарь чинит мотор.