льдинами.

Справа синели, словно отлитые из стекла и впаянные в неподвижную воду, два острова — Ратманова и Крузенштерна. Первый из них — советский, второй — американский.

Оттуда, откуда смотрел Ринтын, невозможно было различить, где кончается один остров и начинается второй. Оба острова сливались в одно целое, сплошь синее.

Налево от острова море незаметно для глаза меняло цвет, скрадывая линию горизонта. От этого плавающие льдины смешивались с облаками. И небо, и снег вокруг Ринтына, и все кругом было одного цвета, и лишь в некоторых местах снег был гуще, темнее, обозначая границы предметов, а местами настолько светлым, что как бы пропадал из глаз.

— Рапота! Рапота! — раздался вдруг крик. Ринтын от неожиданности вздрогнул и оглянулся. Раскрыв в улыбке беззубый рот, на него смотрел старик эскимос Аляпан. Он каждый промысловый сезон присматривал за многочисленными ямами в леднике. Так как в Нуукэне собирались охотничьи бригады с северного и южного побережий, Аляпан не жаловался на недостаток работы. Платили ему натурой: мясом, жиром, кожей. Старый эскимос зарабатывал побольше охотника в удачливой бригаде и со своей старухой ни в чем не нуждался.

Меньше всего ямы охранялись от людей, да и собаки в это время были сыты и больше дремали на солнце, чем рыскали в поисках пищи. Главная забота заключалась в том, чтобы держать мясо, жир и кожи надежно укрытыми от солнца и время от времени подсыпать в ямы снег.

Снизу непрерывной вереницей охотники тащили, зацепив крючьями, куски китового жира и мяса, оставляя за собой широкие следы.

Дядя Кмоль торопил членов своей бригады: нельзя было упускать благоприятную для охоты погоду, да и мясо, пролежав долго на солнце, могло испортиться.

Обрадованные удачей, охотники работали изо всех сил, не нуждаясь в понукании, и с веселыми криками почти бегом таскали тяжелые куски наверх, к снежным ямам.

К вечеру все было уложено и закрыто толстым слоем крепкого, утрамбованного снега.

Ринтын с Петей сошли с ледника и уселись передохнуть на большой, гладко отполированный ветрами и снегом камень. К ним присел старый Рычып и задымил трубкой. Ринтын так утомился, что разговаривать не хотел, но все же спросил товарища:

— Ты, Петя, не устал?

— Нет, что ты! — еле ворочая языком, но бодро ответил Петя.

Старик тихонько засмеялся:

— Смотри, какие силачи! Целый день работали не разгибая спины и совсем не устали.

Рычып хитро прищурил глаза и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— А может, работали так, что устать не могли?..

— Что вы! — обиделся Петя. — У меня под конец лопата сама из рук валилась.

— Немножко устали, — сознался Ринтын, чувствуя, как у него, будто сдавленная железным обручем, ноет поясница.

Ринтын, полулежа на валуне, повернулся к морю. Острова почти сливались с водой. Отчетливее стали видны льдины на море, между ними сновали, гоняясь за моржами, вельботы.

— Пошли, ребята, — поднимаясь, сказал Рычып. — А то, гляди, и поесть нам ничего не оставят.

При упоминании о еде ребята мигом вскочили и побежали к вельботу, перепрыгивая через валуны, рискуя споткнуться об острые камни, попадавшиеся под ноги.

Около палатки собирались люди. В огромном эмалированном тазу дымилась гора вареного мяса. Пахучий пар щекотал ноздри и вызывал обильную слюну. Ребята готовы были сразу наброситься на еду, но все ждали Рычыпа: без старшего не полагалось приступать к еде.

Наконец подошел Рычып.

— Бросили старика, — шутливо ворчал он, — неутомимые работники.

Ели молча, пока не опорожнили таз. На примусе уже кипело ведро с заваренным чаем. Чай пили долго, каждый из своей кружки. Потом влезли в палатку и целый час лежали молча, изредка шумно вздыхая. Было совсем светло. Ринтын украдкой достал книгу и начал читать.

— Что ты читаешь? — спросил Кукы.

— Русскую сказку о рыбаке и рыбке, сочинение Пушкина.

— А ну-ка, почитай нам, — попросил Кмоль.

— На русском языке? — удивился Ринтын.

— А ты разве не можешь перевести на настоящий разговор? Переводи как можешь, — сказал Кукы, ложась на свернутый вдвое пых-пых и приготовляясь слушать.

Солнце уже высоко поднялось над морем, когда Ринтын закончил чтение сказки о рыбаке и рыбке.

В палатке никто, кроме Пети, не спал. Охотники так тихо и внимательно слушали, что Ринтын несколько раз поглядывал на них, отрываясь от книги: проверял, не уснули ли. Но мальчик напрасно беспокоился: когда он замедлял чтение, подыскивая подходящее слово для перевода, он слушал, как недовольно покашливал дядя Кмоль, а Кукы начинал ворочаться, громко шурша галькой.

— Какая старуха! — произнес Опэ, когда Ринтын захлопнул книгу.

— Захотела стать владычицей морскою — не вышло, — сказал моторист Кэлен.

— Жалко старика, — вздохнул Кмоль.

— Сам виноват, — возразил ему Кукы. — Нельзя так потворствовать женщине. Я бы на месте этого старика как следует стукнул старуху деревянной лоханью.

— Все дело в море, — рассудительно заметил Рычып. — Рыбка — это только посланец морского кэле. Против духа моря нельзя идти, иначе будет худо. Вот послушайте, что произошло в давние времена на этих берегах.

Старик устроился поудобнее, закурил и начал:

— Раньше этих двух островов в Ирвытгыре не было. Был один остров с двумя высокими горами, которые разделялись ущельем. Вдоль него протекал маленький ручеек. Он был настолько мал и неглубок, что люди переходили его, ступая по китовым позвонкам, брошенным прямо в воду. Но рыбы и зверя там водилось великое множество, и тамошние жители не знали, что такое голод, нужда и болезни. А все потому, что не нарушали законов моря и чтили богов.

Жил там с женой-красавицей и молодой охотник по имени Тэпкэн. Отважный и смелый был человек. И по силе не было ему равного. Когда человек смел — это хорошо, но если смелость становится дерзостью — жди беды.

Тэпкэну везло. Ни один охотник не был так удачлив, как он. Все его мясные ямы были заполнены доверху, вокруг яранг на высоких шестах висели медвежьи и тюленьи шкуры. В его чоттагыне было всегда светло, каждый год Тэпкэн менял моржовую покрышку яранги на новую, прозрачную.

И Тэпкэн решил, что может прожить один, без помощи других. Он перестал приносить жертвы богам и только гордо усмехался, если кто-нибудь напоминал ему об этом. Люди с ужасом видели, как засохшая кровь вместе с жиром пластами отваливается от священных изображений, доставшихся Тэпкэну от предков. Охотник не замечал, как на обнаженных от жира и высушенных ветром ликах идолов появилось выражение страшного гнева. И когда Тэпкэну указывали на это, он громко хохотал, показывая на свои обе руки. Он дошел до того, что объявил: человек сам себе бог. И пришла кара.

Однажды Тэпкэн допоздна задержался на охоте и плыл в темноте, сверяясь по звездам, к берегу. К его каяку были привязаны три нерпы.

Когда стали видны редкие огоньки стойбища, вода вокруг каяка вдруг вспенилась, забурлила, и на спину охотника прыгнул какой-то зверь. Вцепившись в кухлянку Тэпкэна, он начал ее рвать когтями. Тэпкэн достал нож, хотел ударить им неведомого зверя, но острые зубы, вонзившиеся в руку, разжали пальцы, и нож упал в воду. Тэпкэн понял: спастись можно, только добравшись до берега. Он с трудом отвязал буксируемых нерп и изо всех сил стал грести к берегу.

А неведомый зверь уже разорвал на спине кухлянку, добрался до тела и рвал мясо когтями. Закричал от дикой боли Тэпкэн, но не выпустил весла из рук.

Услышали на берегу его крик жители стойбища и сбежались к морю. Люди застыли в ужасе, когда из темноты на свет факелов к ним вышел Тэпкэн в окровавленной и изорванной одежде.

Как только нос каяка уткнулся в береговой песок, Тэпкэн стремительно выпрыгнул из каяка и стал кататься на спине, пока от него не отвалился загадочный, неведомый зверь. Тэпкэн схватил факел — кусок облитого жиром плавника — и поднес ближе. Зверь был величиной с нерпу, но больше похож на молодого лахтака. Однако и лахтаком этого зверя нельзя было назвать: кожа на нем была покрыта короткой ярко-красной щетиной, а глаза, как горящие угли, сверкали злобным огнем.

С гневным криком Тэпкэн выхватил у одного из охотников нож, налетел на зверя и, зажав его голову между ног, содрал с живого шкуру. Бросив далеко в море ободранного зверя, Тэпкэн, чтобы прикрыть раны, накинул на себя его кожу.

Среди ночи поднялась страшная буря. Ветер был такой сильный, что яранги, надуваясь воздухом, лопались, как пузыри. Спящие на улице собаки, нарты, каяки, развешанные для сушки шкурки — все было сметено одним порывом ветра в море. Густую мглу пронизывали яркие молнии. При их зловещем свете люди, побросав свои жилища, бежали в высокие горы, спасаясь от огромных волн, перекатывавшихся вдоль ущелья.

Немногим удалось уцелеть в эту ночь, хотя буря продолжалась совсем недолго.

Настало утро. Взошло солнце. Спасшиеся на горах люди не поверили своим глазам: под ними плескалось спокойное море, не было их родного стойбища… Из воды торчали два острова, бывшие когда-то горами, а между островами на спокойной воде плавала ярко-красная шкура неведомого сказочного зверя, так жестоко отомстившего людям…

Старик умолк. Он наполнил трубку табаком, прикурил и наставительно сказал:

— Вот как отомстило море!