болезненное, судорожное было в этих ласках, которыми он осыпал ее.

— Я еду отдать последний долг нашему родственнику Рабенау. Ведь его имения недалеко отсюда.

Евгения вскочила с места.

— Граф Рабенау? Владелец майората…

— Умер! — добавил барон глухим голосом. — Умер во цвете лет, полный сил и здоровья, за несколько недель до свадьбы! Кто же мог этого ожидать?

Евгения страшно побледнела; видно было, что это известие очень взволновало ее, она не сказала ни слова, но отец понял причину ее волнения.

— Ты ведь знаешь, что я и граф давно уже отдалились друг от друга, — продолжал он мрачно. — Он был человек суровый и грубый, и я никогда не забуду его резкого отказа, когда полгода тому назад обратился к нему с просьбой. Он мог спасти нас, если бы захотел, это ему ничего не стоило, а между тем он решительно отказал мне. И вот теперь он умер… не оставив наследников… Майорат переходит ко мне, когда уже слишком поздно, когда я уже пожертвовал своим ребенком…

В словах его звучала невыразимая скорбь. Евгения напрягала все силы, чтобы овладеть собой, и ей это удалось.

— О, папа, ты не должен думать обо мне! Я так рада, что ты наконец вознагражден за все унижения, которые перенес; меня взволновала только внезапность этого известия, разве мы могли когда-нибудь питать надежду на получение майората?

— Никогда! — согласился барон. — Рабенау был молод и здоров, он собирался жениться. Кто же мог подумать, что он вдруг заболеет и через три дня скончается? Но если уж суждено было умереть ему, зачем не случилось этого раньше? Четыре недели тому назад нас спасла бы половина, даже четверть того богатства, которое теперь достается мне. Тогда бы я мог бросить в лицо этому… мерзавцу, который с умыслом погубил меня, его деньги вместе с чудовищными процентами… Тогда мне не пришлось бы расплачиваться своей единственной дочерью! Ты пожертвовала собой, Евгения, и я должен был принять эту жертву. Бог свидетель, я сделал это не ради себя, а ради чести нашего имени и будущего твоих братьев. Я не могу примириться с мыслью, что жертва принесена напрасно, что незначительное случайное промедление, каких-нибудь пять-шесть недель, избавило бы и тебя, и меня от этой участи… Я, кажется, не перенесу такой насмешки судьбы.

Он сжал ее руку в своей, но молодая женщина уже вполне овладела собой и приняла свой обычный независимый вид.

— Ты не должен этого говорить, папа! — решительно возразила она. — Это было бы несправедливо по отношению к другим твоим детям. Смерть графа Рабенау, по ком мы будем носить траур только по обязанности, освобождает тебя от многого. Мое замужество отвело лишь наиболее грозный удар, но ведь остались еще другие обязательства, которые со временем могли бы поставить тебя снова в унизительную зависимость от этого человека. Теперь опасность полностью миновала, ты можешь даже возвратить все, что получил от него, и мы не будем ему ничем обязаны.

— Тогда он окажется у нас в долгу! — горячо прервал ее барон. — Он должен будет вернуть нам тебя, только навряд ли он согласится. Это отравляет мне радость, которую я ощущаю при мысли, что спасен, и приводит меня в отчаяние, как только я подумаю о тебе.

Евгения отвернулась от него и наклонилась к цветам, стоявшим рядом с ней в вазе.

— Я не так несчастна, как, возможно, думаете ты и мои братья! — тихо сказала она.

— Да? Твои письма не могли обмануть меня! Я предчувствовал, что ты будешь щадить нас, но если бы я даже поверил тебе, то твоя бледность говорит о многом. Ты несчастна, Евгения, да и не можешь быть счастлива с таким человеком, который…

— Папа, ты говоришь о моем муже!

Молодая женщина произнесла это так горячо и страстно и так порывисто поднялась со своего места, что отец был крайне поражен ее тоном и с удивлением посмотрел на яркий румянец, вспыхнувший на ее лице.

— Извини! — сказал он немного погодя. — Я не могу еще свыкнуться с мыслью, что моя дочь — жена Артура Беркова и что я сам нахожусь сейчас в его доме, так как не могу иначе видеть свою дочь. Ты права: я должен щадить тебя, говоря о человеке, с которым ты обвенчана, хотя отлично вижу, как ты страдала из-за него, да и теперь еще страдаешь!

Яркий румянец исчез с лица Евгении, но легкая краска еще оставалась на нем, когда она тихо ответила ему:

— Ты ошибаешься, я не могу пожаловаться на Артура. Он с самого начала держался на некотором расстоянии от меня, за что мне остается только благодарить его.

Глаза барона Виндега сверкнули.

— Да я и не посоветовал бы ему и его отцу забываться; они не очень-то заслуживают той чести, которой ты удостоила их дом, где ее до тех пор было мало. Но я утешу тебя, Евгения! Ты недолго будешь носить имя, запятнанное подлостью! Ведь подлость не становится меньше оттого, что закон не может покарать за нее. Я позаботился о том, чтобы положить этому конец.

Молодая женщина с удивлением взглянула на отца.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я принял необходимые меры, чтобы сделать твоего, — барон сделал очевидное усилие, чтобы произнести следующее слово, — супруга дворянином. Я выхлопочу дворянство только ему, но ни в каком случае не его отцу, потому что не хочу, чтобы он хотя бы только формально принадлежал к нашему кругу. При даровании дворянства допускается, правда, в очень редких случаях, перемена фамилии, — я постараюсь добиться и этого. Вы сами можете тогда выбрать себе фамилию, назваться по имени одного из наших поместий, которое найдете наиболее подходящим для нового дворянского рода. Желание ваше будет исполнено.

— Для нового дворянского рода? — повторила Евгения тихо. — Ты заблуждаешься, папа, если желаешь этого только ради меня. Впрочем, ты, пожалуй, прав: это самое лучшее, что можно сделать в данном случае! Для меня всегда была ужасна мысль воспользоваться великодушием Артура и отнять у него все, что он купил такой дорогой ценой! Таким образом, мы можем ему кое-что предложить со своей стороны! Дворянская грамота щедро вознаградит его за то, от чего он сам отказывается.

В ее словах чувствовались печаль и какая-то сдерживаемая боль; Виндег ничего не понял. Слова дочери были для него загадкой, и он намеревался потребовать от нее объяснений, но в эту минуту лакей доложил, что господин Берков желает засвидетельствовать барону свое почтение.

Артур вошел в комнату и, подойдя к тестю, сказал несколько обычных любезных фраз по поводу его неожиданного визита. Молодой человек был, как всегда, вял и апатичен. Судя по всему, явившись сюда, он только исполнил долг вежливости, обязывавший его поздороваться с тестем, который со своей стороны, вынужден был принять это приветствие. Так как здесь не было посторонних, они обменялись только холодным поклоном, не пожав даже руки друг другу; потом барон опять сел рядом с дочерью, а Артур стал около одного из кресел с очевидным намерением сократить насколько возможно свой вынужденный визит в гостиную жены.

Виндег не был бы вполне светским человеком, если бы не нашел подходящей темы для разговора. Обычные вопросы о здоровье членов семьи сменялись разными столичными новостями; было упомянуто и о смерти графа Рабенау, послужившей поводом к неожиданному приезду барона. Артур из приличия выразил сожаление об этой утрате; он, разумеется, и не подозревал, какие перемены в семейных обстоятельствах его новых родственников повлекла за собой смерть графа. Наконец барон перешел к другой теме.

— Впрочем, я привез из резиденции новость, которая очень интересна для вас, господин Берков, — сказал он учтиво. — Я думаю, что вам небезызвестно желание вашего отца возвести вас в дворянское достоинство, и могу вас уверить, что это желание скоро исполнится. Только относительно одного пункта я встретил препятствия. Дело в том, что существуют известные предубеждения против самого господина Беркова, которые едва ли преодолимы, тем не менее охотно готовы оказать честь одному из наших первых промышленников тем, что дадут его сыну дворянство. Надеюсь, очень скоро поздравить вас с этим.

Артур выслушал это очень равнодушно. Он поднял глаза, и Евгения с непонятным для нее самой интересом попыталась заглянуть в них, но в эту минуту в его глазах нельзя было прочесть ничего.

— Позвольте вас спросить, барон, что побудило вас к этому: желание моего отца или интересы вашей