прошла горькую школу, это закалило ее характер, но лишило беззаботного веселья юности. Можно ли после этого сравнивать прошлую жизнь Артура с ее жизнью? А он считает себя несчастным!

Артур, очевидно, угадал ее мысли, когда обернулся к ней, отводя слишком низко свисавшую ветку, мешавшую ей пройти.

— Ты думаешь, что я не имею права жаловаться на судьбу? Может быть! Мне, впрочем, часто говорили, что моя жизнь достойна зависти, но, уверяю тебя, эта «завидная» жизнь так пуста и бесцветна… Счастье осыпает тебя своими дарами, а ты топчешь их, не зная, как воспользоваться ими… Пустая, бесцельная жизнь так тягостна, что хочется во что бы то ни стало освободиться от этого счастья и даже испытать бурю и непогоду.

Темные глаза Евгении в немом изумлении устремились на Артура, на лице которого вдруг вспыхнул яркий румянец. Казалось, он спохватился, что допустил непростительную ошибку, проявив перед женой такую чувствительность, Он нахмурил брови и сердито посмотрел на лес, который увлек его и заставил разоткровенничаться.

— Пора бы уже и прекратиться ветру и дождю, — заговорил он через минуту прежним равнодушным тоном, продолжая идти впереди нее и не оборачиваясь больше. — Ишь, как бушует на открытом месте! Нам придется немного подождать, пока утихнет этот ураган: при таком ветре не спустишься в долину.

И действительно, когда они вышли из лесу, ветер подул с такой силой, что они едва могли удержаться на ногах. Опасно было идти по тропинке, открытой со всех сторон и круто спускавшейся в долину, так как ветром могло сбросить с высоты. Пришлось под прикрытием деревьев ждать, когда ветер станет тише.

Они стояли под огромной елью, на опушке леса. Буря, налетая, трепала ее зеленые ветви, распростертые над молоденькими деревцами. Ель покачивалась и скрипела, но могучий сероватый ствол ее служил все-таки надежной опорой для Евгении, которая прислонилась к нему. Там хватило бы места и для двоих, но им пришлось бы тесно прижаться друг к другу, и потому, вероятно, Артур остановился в нескольких шагах от жены, хотя там он не был защищен от ветра, а тяжелые намокшие ветви ели, качаясь, щедро обдавали его водой. Волосы его, не прикрытые шляпой, развевались ветром, и лицо было мокро от дождя, но он и не думал перейти на другое место.

— Не хочешь ли ты… не лучше ли тебе встать здесь, — сказала нерешительно Евгения, отодвигаясь немного в сторону, чтобы он мог также прислониться к стволу дерева.

— Благодарю. Я не хотел бы стеснять тебя своей близостью.

— Ну, так накинь хоть плащ на себя!

В голосе ее звучала почти просьба.

— Ты ведь совсем промокнешь.

— Пустяки! Я вовсе не так изнежен, как ты думаешь.

Молодая женщина закусила губы. Не очень приятно быть побитой собственным оружием, но больше всего ее раздражало упорство, с каким Артур стоял под дождем для того только, чтобы дать ей урок. Евгения, разумеется, находила это упорство смешным, она от этого нисколько не страдала и относилась почти равнодушно к тому, простудится ли ее муж, но ее раздражало, что он так спокойно переносил непогоду, продолжая стоять на том же самом месте. Трудно было представить, что это тот самый человек, который полчаса тому назад, развалясь на мягких подушках кареты, казался таким вялым и сонным, морщился от малейшего дуновения ветерка, проникавшего в окна кареты! Неужели нужна была буря, чтобы показать ей, что он вовсе не такой неженка, каким она его считала?

По лицу Артура было видно, что он и не думал что-либо доказывать ей, в эту минуту он, казалось, даже забыл совсем о ее присутствии. Скрестив руки, он смотрел на лесистые горы, которые открывались их взору с этой возвышенности. Взгляд его медленно скользил с одной вершины на другую, и Евгения заметила, что у ее мужа очень красивые глаза. Это ее весьма удивило, так как до сих пор она знала только, что там, под этими полуопущенными ресницами, скрывалось что-то безжизненное, сонливо-спокойное, и не дала себе труда внимательнее разглядеть глаза мужа. Правда, он всегда так медленно и лениво поднимал их, как будто для этого надо было употребить немало усилий. Судя по выражению его лица, она почему-то считала, что глаза мужа бледно-голубые, без всякого огня, на самом же деле они оказались ясные, темно-карие, в них, действительно, не хватало жизни, но видно было, что они могли вдруг загораться страстью и энергией, как будто в глубине их дремал в заколдованном сне забытый чудный мир, ожидая лишь магического слова, способного разрушить чары. У Евгении шевельнулось подозрение, что всему виной отец, который своим воспитанием убил и уничтожил в сыне то, что потом не в силах был уже вернуть и поправить.

Они все еще стояли на возвышенности. Лес тонул в тумане, окутавшем его со всех сторон и клубившемся над горами и долинами, то сгущаясь, то разрываясь. Ураган бушевал, раскачивая столетние ели, как колосья; гнулись и стонали могучие стволы, с шумом покачивались их вершины, а над ними быстро проносились бесформенными массами тяжелые свинцовые тучи. Такие бури бывают только в гористых местностях, где они предвещают наступление весны, которая летит на крыльях грозы. Но весна является сюда не с ярким солнечным светом, как в долинах, она здесь холодная и неласковая. И все же в порывах бури слышалось ее дыхание, звучал ее призыв. В шуме весенней бури есть что-то обещающее скорое наступление ясных теплых дней с ярким блеском солнца, с благоуханием цветов, которые вдруг появляются по всей земле, как первое проявление ее могучей жизненной силы. И шумящие леса, и низвергающиеся потоки, и дымящиеся долины, услышав этот призыв, откликаются на него. Журчанье потоков и шелест деревьев сливаются в общий гул — радостный отклик природы, которая, сбросив последние оковы зимы, приветствует свою спасительницу: весна идет!

Что-то таинственное совершается в те часы, когда начинается шествие весны, и легенды горных жителей приписывают ей романтические чары. Они рассказывают о горном духе, который обходит тогда свои владения и может по желанию либо осчастливить, либо обездолить людей, оказавшихся в тот момент в его владениях, и если такие люди соединятся, то будут вечно принадлежать друг другу, если же расстанутся, то тоже навеки. Но двум путникам, стоявшим на вершине, нечего было соединяться — они уже были тесно связаны неразрывными узами, хотя и были очень далеки и чужды друг другу. Молчание продолжалось довольно долго, и Евгения первая прервала его:

— Артур!

Молодой человек встрепенулся, будто пробудившись ото сна, и обернулся к ней.

— Что тебе угодно?

— Здесь, на горе, так холодно… Не дашь ли ты мне теперь свой плащ?

На лице Артура опять вспыхнул легкий румянец, и он с безмолвным удивлением посмотрел на нее. Он знал, что гордая женщина скорее замерзла бы, чем попросила то, от чего уже раз отказалась, — и вдруг она просит у него плащ, просит, запинаясь и с опущенными глазами, точно сознаваясь в своей неправоте. В ту же минуту он оказался возле нее; она молча позволила ему накинуть на нее плащ, но, когда он хотел вернуться на прежнее место, бросила на него полный упрека взгляд. Артур колебался с минуту. Но разве эта просьба не была уступкой с ее стороны? Он отбросил свое упрямство и остался рядом с ней.

Из долины все больше поднимался туман, и все гуще окутывал их, как будто желая удержать здесь навсегда. Горы и леса исчезли в сероватой мгле; только ель еще выдавалась среди этого моря тумана, защищая нашедших под ней приют людей. Над ними раскачивались темные ветви, их сильный шум напоминал тысячи таинственных голосов, которые иногда сопровождались аккордом леса, и ужас проникал в душу, когда все вокруг гудело и шумело.

Вдруг Евгения вздрогнула, словно внезапно очутилась на краю бездны.

— Туман становится все непрогляднее, и буря усиливается, — сказала она. — Неужели путь по этой дороге так опасен, что нечего и думать пройти по тропинке?

Артур посмотрел на окружающий их туман.

— Я не особенно хорошо знаю наши горы и потому не могу сказать, насколько опасны здесь бури. А если бы и существовала опасность, разве ты испугалась бы ее?

— Я вообще не из робких, но всегда делается как-то жутко, когда речь идет о жизни.

— Всегда? Мне кажется, что жизнь, которую мы вели последние четыре недели, не так прекрасна, чтобы стоило дрожать, когда она поставлена на карту, во всяком случае, то, что касается тебя.

Молодая женщина опустила глаза.

— Я, насколько мне помнится, еще ни разу не жаловалась ни на что, — тихо возразила она.

— Нет, я не слыхал от тебя ни одной жалобы. Если бы ты могла к тому же заставить себя не бледнеть,