— А она маскхалат лейтенанту разорвала и кричит: «Помогите кто-нибудь!» Мы только встали, а тут немец минами начал кидаться. Видать, развернулись как раз. И первым же разрывом… Я голову-то приподымаю — нету их. Только яма черная дымит. Ну, шапки поснимали и батальон догонять.

Жук покивал, задумчиво посмотрел на свои руки, зачем-то повертел ими…

— Вот и все, товарищ капитан.

— Иди, Александров, иди.

Потом комбат встал. Посмотрел в ночное небо. Захотелось завыть на луну. Но он пересилил себя и, скрипя мокрыми валенками по снегу, отправился обходить свои роты, вернувшиеся на старую базу, что на болоте Невий Мох.

— Перед атакой Игожево, я решил отомстить Гринёву, — продолжал Тарасов. — Он сорвал атаку на Добросли — пусть под Игожево отдувается сам. Бойцов у него было около пятисот на тот момент. Мог справиться. А мы ударили на Старое Тарасово.

— Погодите, господин подполковник, вы же говорили, что Гринёв пропал под Доброслями? — наморщил лоб фон Вальдерзее.

— Да? Простите, у меня плохая память на даты. Лично я его не видел после Доброслей. Может быть, он исчез позже, а, может быть, двести четвертой под Игожево командовал комиссар Никитин. Мне не докладывали.

— Понятно… Между прочим, под Игожево ваши атаковали относительно удачно, а вот под Старым Тарасово, ваша атака опять не получилась. Почему? Объясните сей момент!

— Ну я же говорил, что был фактически отстранен от командования бригадой. Полковник Латынин…

— Фактически. А формально?

— Формально с меня никто ответственности не снимал. Я понимал, что по возвращению в советский тыл мне грозил трибунал. И расстрел, по законам военного времени. В таких случаях всегда ищут козлов отпущения.

Обер-лейтенант задумался. А потом задал неожиданный вопрос:

— Кто же, по-Вашему, господин подполковник, истинный виновник провала операции?

— Относительного провала, герр обер-лейтенант! — самолюбиво прищурился Тарасов. — Все-таки, наши бригады нанесли вам урон и урон, порой, не малый. Тридцатая пехотная дивизия была фактически заперта нами, когда мы блокировали дорогу у Малого Опуево. Уничтожены десятки гарнизонов, складов с боеприпасами, вооружением. К сожалению, мне неизвестны потери ВАШИХ войск.

— Обычные потери, господин подполковник. Неизбежные на войне, — пожал плечами обер-лейтенант.

— Неизбежные, да! То-то вы после Игожево и Тарасово как с цепи сорвались, не давая нам продыху.

— Приоткрою вам тайну. В Игожево был ранен начальник штаба двенадцатой пехотной дивизии. А командир дивизии…

— Убит? — отрывисто спросил Тарасов?

— Нет… Был эвакуирован в одном нижнем белье, — тонко усмехнулся фон Вальдерзее. — После чего был сильно зол!

Тарасов юмор «эвакуации» оценил:

— Передайте ему мои искренние извинения.

— Обязательно, Николай Ефимович! — засмеялся немец.

— А что вы скажете по поводу разгрома аэродрома в Глебовщине? — вернулся к теме разговора комбриг.

— Это было неприятно, но не смертельно. Утром двадцать первого марта, когда последние ваши парашютисты заканчивали сбор у Малого Опуево, началась немецкая операция «Наведение мостов». Пять дивизий генерала Зейдлица фон Курцбаха медленно, но верно, двинулись в восточном направлении от Старой Руссы, чтобы закрыть брешь между шестнадцатой армией и окруженным вторым армейским корпусом. И закрыли. Коридор был восстановлен. Вот так, Николай Ефимович.

Фон Вальдерзее разглядывал поджавшего губы Тарасова.

— Но, давайте же продолжим. Итак. Вы осознали, что вам грозит смерть от рук НКВДЮ и…?

— А? — словно очнулся Тарасов.

— Что решили Вы, после осознания факта неминуемого расстрела?

— Стал размышлять.

— О чем?

— О вариантах невозвращения…

На этот раз получалось как нельзя лучше. Двести четвертая ворвалась в Игожево и вела там хотя и тяжелый, но успешный бой.

Немцы бежали как тараканы в своих серо-зелёных шинелях по колхозным заснеженным полям.

Бежали они и из Старого Тарасово, куда ворвалась первая маневренная бригада. Тарасовцы вели бой в Тарасово, уничтожая фрицев…. Символично… «За командира!» — ревела бригада, рубя штык-ножами полуголых немцев.

Цепи шли одна за другой — десантники падали, вставали, снова падали. Некоторые уже не вставали…

Даже взвод танков не смог помочь гансам. Два танка уже горели, подбитые расчетами ПТР. Два ещё отползали, огрызаясь пулемётными очередями и гулкими выхлопами орудий.

Вот и ещё один задымил, а последний вдруг рванул, неожиданно, вперёд, вздымая снежную пыль и скрылся за большой избой.

Тарасов метался среди горящих изб деревни:

— вперёд, сукины дети, орелики мои!

И бригада шла вперёд, прочесывая дом за домом.

Они падали, умирая в демянских снегах, но шли вперёд.

Но…

Танк выполз из-за избы, поливая свинцом залегших перед бронированной махиной бойцов.

— Противотанкисты! Противотанкисты где? — заорал Тарасов после очередного выстрела.

Особист Гриншпун рванул куда-то в сторону, матерясь на застрявших пэтеэрщиков.

Внезапно под танком рванул черно-белый — с клочьями пламени и земли — снег. Боец, кинувший связку, приподнялся, махнул рукой… И тут же осел в снег!

Десантники побежали вперёд, кто-то наклонился над бойцом, подорвавшим танк…

— Комиссара убило! Комиссара! — понеслось по цепям.

Тарасов вскинулся, отбросив винтовку:

— Ильич! Ильич, скотина, ты куда полез!

Мачихин чуть приподнялся на локте. Обернулся. Чуть кивнул — хорошо, все, хо-ро-шо… И уронил руку.

Руку, которой только что подбил двумя противотанковыми гранатами «трешку», выползшую из-за избы.

А тело его дрогнуло, выбросив ещё один фонтанчик крови.

— Тащите его, млять!

Старший лейтенант Миша Бурдэ перекатом рванул к телу комиссара.

— Молдаванин, тащи, ссука, комиссара!

— Есть, товарищ подполк…

Командир четвертой роты третьего батальона ткнулся в тело Мачихина.

Откуда-то бил пулемётчик.

Тарасов яростно закричал:

— Подавить ссуку! Бойцы! вперёд, ребята!

А сам бросился к Мачихину.

Комиссар попытался что-то сказать Тарасову. Получалось плохо…

— Молчи, Ильич, молчи… Сейчас мы тебе… Санитары! Санитары, мать вашу! — подполковник встал на колени и кричал, кричал в грохот боя:

— Молчи, говорю! Тебе говорить нельзя. Хватит ещё нам с тобой войны! Довоюем, наговоримся!