Когда Мадленка наконец заставила себя взглянуть на то место, где только что была самозванка, той уже и след простыл.

— Какой красивый у тебя браслет, Мария! — умильным голосом пропел рыжий отрок, и глаза его при этом горели каким-то странным, возбужденным огнем.

Мария удивленно повернула голову, всматриваясь в юношу. Прежде, надо сказать, он ее вовсе не жаловал.

— Да, — самодовольно подтвердила она, — правда, чудо?

— Прелесть, и особенно идет к твоим глазам. А откуда он у тебя?

— Это подарок, — отвечала польщенная Мария.

— И кто же даритель? — настойчиво спросила Мадленка.

Впопыхах она упустила из виду, что все женщины страсть как не любят прямых вопросов, и Мария тотчас опомнилась.

— Мальчик, да ты слишком много хочешь знать! — засмеялась она. — Какая тебе разница?

— Вдруг я тебе тоже что-нибудь захочу подарить, — заметил «Михал». — Как знать?

— Ах, шалун! — засмеялась служанка. — А еще бывший послушник!

И, смеясь, удалилась к подозвавшей ее панне Анджелике.

Не было таких нехороших слов, какими Мадленка не обругала про себя бедную Марию, гордячку и ломаку, виноватую лишь в том, что не сказала имя таинственного дарителя.

«Дезидерий! — внезапно озарило Мадленку. — Он все обо всех знает, надо будет спросить у него, кто кавалер Марии».

Дезидерий, однако, был занят: он руководил подачей блюд на стол и не мог отвлечься. Мадленка решила отложить расспросы до другого раза, а пока отправилась на поиски самозванки, вспугнутой неожиданной угрозой разоблачения; но та как сквозь землю провалилась. Досадуя, что упустила свою добычу, Мадленка обегала весь замок и в одном из дальних покоев вновь нарвалась на Эдиту Безумную. Та лежала, укрывшись с головой одеялом, и клацала зубами. Мадленка недоумевала: в комнате вовсе не было холодно.

— День добрый, госпожа, — сказала Мадленка как умела вежливо. — Не могли бы вы…

Эдита Безумная поглядела на нее своими огромными глазами, и Мадленка поразилась страшной худобе ее лица. Было в нем что-то такое, отчего девушка неожиданно осеклась. Слова не шли у нее с языка.

— Он идет, — почти беззвучно прошептала бедная сумасшедшая.

— Кто — он? — спросила Мадленка, на всякий случай отступая к двери.

— Он найдет меня, — горько вымолвила Эдита Безумная. — Я последняя, он не может уйти без меня. Ты — ты не мог бы спасти меня, мальчик? Пожалуйста, у тебя доброе лицо.

— Я попытаюсь, — пролепетала Мадленка. — Я закрою дверь, и он не сумеет войти.

— Да, — сказала Эдита, подумав и печально кивнув, — дверь — это хорошо. Крепкие засовы, много засовов! — Она приподнялась на постели, глаза ее лихорадочно горели, уставившись куда-то за окно. - Солнце в крови! — пронзительно закричала она, так что Мадленка заткнула уши. — Темное солнце! Господи, охрани нас, грешных!

Дикий вой несчастной перешел в судорожные рыдания, — и, не помня себя, Мадленка опрометью выскочила за дверь. Она не остановилась, пока не отбежала от покоев Эдиты Безумной достаточно далеко, и только тогда отважилась посмотреть, что же так напугало бедную страдалицу. Красное солнце в дымке зависло над окоемом, и Мадленка невольно вздрогнула, вспомнив синеглазого рыцаря, простертого у ее ног. Даже мертвый он имел власть над помутившимся рассудком своей жертвы; Мадленка не забыла ни его девиз, ни изображение на его доспехах, которое и имела в виду Эдита, говоря о «темном солнце».

«Впрочем, раз он умер, — решила Мадленка, — простим ему его прегрешения. Слава богу, я не Эдита, и меня не так легко сломать».

Самозванка как сквозь землю провалилась. До полночи — времени, назначенного для встречи — осталось чуть больше часа, и Мадленка, рассерженная своей неудачей, в которой ей было некого винить, кроме самой себя, говорила себе, что туда-то ее лжетезка наверняка придет. Мадленка повернулась и зашагала по направлению к часовой башне.

Мадленка не успела уйти далеко. Чья-то тень накрыла ее; Мадленка хотела было отпрыгнуть в сторону, но не успела. От удара по голове зазвенело в ушах, и она потеряла сознание.

Первым, что увидела Мадленка, придя в себя, было старое, почерневшее от времени деревянное распятие, висевшее на стене. Оно качалось, то приближаясь к глазам Мадленки, то отодвигаясь от них, и девушка, сообразив, что это следствие ее плачевного состояния, прикрыла глаза и постаралась дышать глубоко и ровно.

Когда она вновь разлепила веки, распятие на стене уже не раскачивалось и потолок не проявлял пагубного стремления упасть ей на голову. Мадленка приподнялась и увидела, что лежит на полу в незнакомой комнате. Ощупав затылок, Мадленка обнаружила на нем порядочную шишку, и тут ее охватил внезапный страх. Она поспешно оглядела свои руки и ноги — нет, они не были связаны. Никого, кроме нее, в комнате не было.

«Неужели это Эдита Безумная так огрела меня? — окончательно рассердившись, думала Мадленка. — Но зачем? Я же не сделала ей ничего плохого!»

Охнув, Мадленка поднялась на ноги и осмотрелась. Чистенькая светлица напоминала комнату служанок: просто, опрятно и без излишеств. Мадленка попыталась сообразить, как она могла сюда попасть, но так и не сообразила.

«Пожалуй, пора уходить отсюда, а то обо мне невесть что подумают».

Единственная дверь открывалась в соседнюю комнату. Мадленка толкнула створку плечом — и замерла на пороге.

Эту комнату она видела прежде, когда приходила с Августом навестить самозванку. Это были покои лже-Магдалены Соболевской. Сама Магдалена…

Мадленка на негнущихся ногах подошла туда, где лежал бесформенная груда, которую она признала только по золотопарчовому платью. Лицом самозванка уткнулась в пол, ее руки были раскинуты в стороны, как у сломанной куклы. Мадленка закусила губу, затем осторожно перевернула тело. В том, что это тело, она уже не сомневалась, но при виде лица, исколотого, изрезанного, искромсанного каким-то острым предметом, ее охватил ужас.

— Господи Иисусе! — едва выговорила Мадленка побелевшими губами.

Мозг ее лихорадочно работал. Бежать, бежать отсюда, бежать немедленно. Если «Михала Краковского» обнаружат рядом с изуродованным телом мертвой самозванки, не помогут «Михалу Краковскому» никакие святые угодники. Какое счастье, что она, Мадленка, пришла в себя так вовремя. Мадленка медленно распрямилась — и только тогда увидела второе тело, лежащее на постели.

Мадленка попятилась боком, как-то всхлипнула и зажала рот ладонью, затем обеими. Ужас, который она испытывала, возрос до размеров безграничных и заполнил собою все ее существо. Мадленка сделала шаг к двери, но вернулась и приблизилась к кровати. На ней вечным сном заснула мать Августа, княгиня Гизела. Голова княгини была повернута к двери, и остекленевшие глаза не выражали ничего. Из тонкого надменного рта стекала на покрывало узкая струйка крови. В груди у княгини, погруженная в тело по рукоять, торчала мизерикордия славного рыцаря Боэмунда фон Мейссена, о которой все решительно при дворе знали, что с недавних пор она принадлежит «Михалу Краковскому». Никак нельзя было бросить здесь такое доказательство своей вины.

Забрать мизерикордию и бежать! Скорее, скорее!

Но только Мадленка взялась за рукоять, намереваясь извлечь проклятый клинок, как растворилась дверь, ведущая в коридор, и на пороге показался князь Август.

— Я пришел к вам… — начал он.

Слова замерли у него на губах. В одно мгновение он охватил взглядом все: мертвую мать, подлого труса, коварно всадившего ей в грудь клинок, лежащую в обмороке — или, может быть, тоже убитую? — панну Соболевскую. Издав дикий крик, Август бросился на Мадленку, выхватив меч.

— Молись! Молись, мерзавец, пришел твой последний час!

У Мадленки не было никакого оружия: короткий меч, который она носила при себе, исчез бесследно. Она метнулась прочь от разъяренного Яворского, споткнулась о резную скамью и растянулась на полу.