Он прикрыл глаза, но слушать это торжествующее чавканье было еще невыносимее, и тогда он снова поднял сумрачный взор на своего противника. Мадленка сделала судорожное движение, чтобы проглотить все, что было у нее во рту, и это удалось ей не сразу.

— Хочешь есть? — без обиняков спросила она. От такого пристального взгляда немудрено начать ежиться, подумалось ей. — Ну, не хочешь, как хочешь.

— Верни мне кинжал, — неожиданно сказал рыцарь.

— Чтобы ты меня зарезал? — фыркнула Мадленка. — Благодарю покорно, я не такой глупец.

Рыцарь закусил губу и прислонился затылком к дереву. Надо же, думала Мадленка, волосы светлые- светлые, а брови черные, и небольшая бородка, окаймляющая овал лица, — тоже. Линия яркого рта красивая, как у нашего причетника, года три назад помершего от чумы, и нос прямой, греческий. Ладный молодец, но наверняка негодяй, потому как крестоносец, а хуже крестоносца и вообразить себе трудно.

— Вор, — холодно сказал рыцарь.

— Может быть, — неожиданно легко согласилась Мадленка, подумав. — А ты, если я не ошибаюсь, солнце? Не чересчур ли для тебя?

— Я — комтур Боэмунд фон Мейссен, — спокойно проговорил синеглазый. — Это был мой отряд.

— Вижу, — отозвалась Мадленка, делая еще глоток из фляги. — Спасибо за хлеб и вино.

— Я тот, кто сжег Белый замок, — сказал рыцарь, и глаза его при этом сверкнули.

Мадленка скривилась и поковыряла ногтем указательного пальца в зубах. Хлеб и впрямь был чудо как хорош.

— Меня это не волнует, — заявила она. — Скажи, это случаем не твои люди третьего дня напали на настоятельницу монастыря святой Клары, мать Евлалию?

— На мать Евлалию? — удивился рыцарь. — Кузину покойной королевы Ядвиги?

Настал черед Мадленки удивиться.

— Даже так? А я и не знал. Скажи, это был не ты?

— Нет, — сказал рыцарь, подумав, — не я.

— Я так и думал, — мрачно заметила Мадленка. — Скажи, куда ведет эта дорога?

— Эта дорога, — усмехнувшись, заговорил рыцарь, — ведет в славную крепость Мариенбург, которую вы, жалкие люди, называете Мальборком.

— А, дьявол! — вырвалось у Мадленки. Для любого поляка той поры слова «Мальборк» и «смерть» значили примерно одно и то же. — Ты не врешь? А на другом конце что?

— Замок князя Доминика Диковского, — нехотя ответил рыцарь.

— И что ты там забыл? — спросила Мадленка неприязненно.

— Я вез выкуп за брата Филибера де Ланже, — объяснил рыцарь, — но подлые поляки напали на нас из засады. Лучше мне было умереть, чем снести такой позор.

От подобной наглости у Мадленки захватило дух. Всем полякам было отлично известно, что именно крестоносцы всегда норовят ударить в спину, не то что благородные польские шляхтичи; и нате вам, какой- то недобитый немецкий рыцарь осмеливается утверждать обратное! Но, поглядев в синие глаза, Мадленка немного смягчилась.

— Да, не повезло тебе, — осторожно сказала она. — И другу твоему не повезло.

— Верно. Я должен тебя поблагодарить. Мадленка наморщила нос. Тон ее собеседника безотчетно не нравился ей.

— За что? — сердито спросила она.

— Ведь это ты избавил мою лошадь от страданий. Я хотел сам добить ее, но не смог.

— А… — Мадленка мотнула головой и почесала за ухом. — Так это была твоя лошадь?

— Да.

— Мне очень жаль, — искренне сказала Мадленка. — Такое прекрасное животное было, просто чудо!

Впервые за то время, что они разговаривали, рыцарь позволил себе подобие улыбки.

— Рад, что ты это оценил, юноша. А теперь тебе придется добить меня.

Кожа на скулах Мадленки натянулась, и она метнула на раненого косой взгляд. От деда она усвоила, что добивать раненого врага — постыдно и бесчестно, а безоружного — тем более.

— Нет, — коротко сказала Мадленка. — Я не могу. Прости.

— А обворовывать умирающего можешь? — резко спросил рыцарь, и глаза его потемнели.

— Клинок — всего лишь железо, — нехотя молвила Мадленка и, подумав, добавила: — А жизнь дается от Бога. Как я могу?..

Наступило долгое молчание.

— Пожалуйста, убей меня, — тихо попросил рыцарь. — Ты только избавишь меня от ненужных мучений. — И добавил с жесткой усмешкой: — Я бы наверняка оказал тебе эту услугу.

Мадленка вспыхнула, вскочила с камня, схватив самострел, и замерла. Потом отшвырнула оружие и снова опустилась на камень.

— Не искушай меня, рыцарь, — хрипло сказала она. — Недавно я своими руками вырыл могилу самому близкому мне человеку, и теперь меня не так легко испугать.

— Хорошо, — спокойно сказал крестоносец, — если ты такой трус, — он голосом презрительно подчеркнул слово «трус», — вытащи стрелу, что застряла у меня в боку, чтобы я мог умереть. Поверь, я буду вечно тебе благодарен за это, юноша.

Мадленка побледнела. Ей живо вспомнилось, как она извлекала стрелы из тела своего брата, — однако в глазах рыцаря застыла такая мольба, перед которой она не могла устоять. И, в конце концов, он был прав: лучше всего было бы ему умереть.

— Хорошо, — сказала Мадленка и подошла к нему. — Я выдерну стрелу, только не надо меня благодарить. И убери руку.

Губы рыцаря шевельнулись. Он прошептал что-то вроде «господь мой…» и умолк. Мадленка, нахмурив брови, села на землю, упершись ногами, и схватилась за древко стрелы. Оно было мокрое от крови, и Мадленка определила, что острие глубоко застряло в теле.

— Что ж, рыцарь, — сказала она, — я сделаю это, но только потому, что ты сам захотел. Так что не обессудь.

— Вытащи стрелу, — сказал крестоносец одними губами.

— Хорошо, — спокойно сказала Мадленка. — Как тебе будет угодно.

И с силой рванула древко.

Кровь ручьем хлынула из раны, рыцарь как-то странно всхлипнул и откинулся назад. Струйка крови побежала из его рта. Он закрыл глаза и стал валиться на бок.

Мадленка поднялась, совершенно ошеломленная. В руках она держала в точности такую же стрелу, как те, что убили ее брата.

Это был ключ к отгадке, и он наконец-то оказался у нее в руках. Впрочем, для пущей ясности этому ключу кое-чего недоставало, а точнее того, кто в настоящий момент корчился у ее ног.

Мадленка приняла решение моментально. Она бросилась к остаткам хлеба, выдрала мякиш и стала озираться вокруг, ища какое-нибудь целебное растение. Поблизости не оказалось ничего, кроме самого обыкновенного подорожника, но Мадленке и этого было достаточно. Она в спешке накрошила листьев подорожника, смешала их с мякишем и, перевернув синеглазого на спину, стала быстро залеплять его раны. Увы, таков был уровень современной ей медицины. (Кто читал «Огнем и мечом» Сенкевича, наверняка вспомнит, как раны тамошнего витязя лечили, заталкивая в них хлеб, намятый и вовсе с паутиною.)

— Эй, — говорила она, исполняя свою нелегкую работу, — ты, как тебя там, звезда морей, воин солнца, не смей умирать! Мне еще порасспросить тебя надо.

Кровь перестала течь, однако рыцарь не двигался. Мадленка подождала немного, приложила ухо к груди крестоносца, но сквозь доспехи трудно было разобрать, бьется под ними что-нибудь или нет. Мадленка потрогала рыцаря за щеку — щека была теплая, даже горячая. Она встряхнула его руку, уловила у запястья слабое биение и обрадовалась.

— Я молодец! — объявила она, ибо больше похвалить ее было некому.