Я оставила в комнате свет и осмотрелась. Беспокоиться о Пэте не стоило, да на это и не было сил. С ним все будет нормально, он оправится. Сейчас главное Лайла.
В больницу мы ехали молча. Я сидела на заднем сиденье рядом с Лайлой; мы держались за руки.
— Какой ужас, — вдруг произнесла она. — Я вся грязная — хочу только в душ, и больше ничего.
Я стиснула ее ладонь:
— Понимаю.
Ожидание в приемном покое показалось мне бесконечно долгим. Там было полно народу, и Лайлу заставили ждать в общей очереди: поскольку она, в моем понимании, не сопротивлялась, у нее не было открытых ран, она была в состоянии сидеть и говорить. Я не раз ходила в регистратуру и спрашивала: в чем дело, почему так долго? Присев рядом с Лайлой, я помогла ей заполнить бланк страховки. В моем случае этого не было. Меня сразу повезли на каталке в смотровой кабинет.
Наконец ее вызвали. Мы прошли по коридору и нашли смотровую. Осмотр был неспешным, длительным да к тому же несколько раз прерывался, так как врача вызывали в другие кабинеты. Я держала ее за руку, как меня держала Мэри-Элис. По лицу у меня катились слезы. Под конец Лайла сказала: «Хочу, чтобы ты ушла». Она попросила позвать женщину-детектива. Я привела ее и, дрожа, вышла в комнату ожидания.
В моих ночных кошмарах Лайле никогда не случалось быть изнасилованной. Она и Мэри-Элис не подвергались опасности. Лайла была моим клоном, подругой, сестрой. Она знала все подробности моей истории — и все же любила меня. Принадлежа к остальному миру — чистой его половине, — она теперь оказалась в моем положении. Пока я сидела и ждала, у меня крепло убеждение, что изнасилование Лайлы можно было предотвратить. Если бы я приехала домой быстрее, если бы доверилась предчувствию, если бы, наконец, в свое время не навязалась ей в подруги. Очень скоро мне пришла в голову мысль, не раз потом произнесенная вслух:
В ознобе я обхватила себя руками за плечи и принялась раскачиваться на стуле. Меня затошнило. Весь мой мир переворачивался; все, что я имела, что знала, теряло смысл. Спасения нет, поняла я; это останется навечно. В моей жизни и в жизни тех, кто рядом со мной. Изнасилование.
Ко мне вышла женщина-детектив.
— Элис, — сказала она, — Лайла в сопровождении детектива Клэппера едет в полицейское управление. Она попросила меня поехать к вам на квартиру и привезти ей что-нибудь из одежды.
Я не знала, как вести себя. Уже тогда мне стало ясно, что и Лайла не знает, как держаться в моем присутствии. Есть ее подруга Элис и есть другая Элис — одержавшая победу жертва изнасилования. Ей нужна была одна без другой, а это невозможно.
Меня подвезли до дому, и я отперла дверь. Пэт еще не приходил. Свет, который я оставила включенным, кто-то выключил. Я шагнула через порог. Помнится, Три с Дианой принесли мне совсем не то, что нужно: джинсы с цветными латками, а белье вообще забыли. Пусть хоть у Лайлы будет по-другому. Из стенного шкафа я достала большую матерчатую сумку-цилиндр и выдвинула ящики комода. Сложила в сумку белье, пару фланелевых халатов, шлепанцы, носки, спортивные брюки и рубашки свободного покроя. Еще захватила какую-то книгу, а с кровати взяла плюшевого медвежонка и подушку.
Мне и самой требовалось забрать вещи. Понятно, ни Лайле, ни мне больше не улыбалось ночевать в этом доме. Я прошла в дальнюю часть квартиры, где находилась моя комната. Дверь была заперта. Я спросила у детектива, можно ли войти.
Помолившись неизвестно кому, повернула ручку. В комнате было холодно из-за открытого окна, в которое пролез преступник. Я щелкнула выключателем около двери.
С моей постели было сорвано покрывало. Я подошла ближе. В центре краснело небольшое пятно свежей крови. Рядом были пятнышки поменьше, как слезы.
Она вышла из душа, завернулась в полотенце и направилась в свою комнату, подурачилась с дверью, думая, что это Пэт. Затем насильник швырнул ее на кровать, животом вниз. Она успела заметить время по настенным часам. В темноте она видела его лишь несколько секунд. Он завязал ей глаза поясом от моего халата, а затем перевернул на спину и заставил держать руки перед грудью в молитвенной позе, связывая ей запястья эластичным шнуром для багажника и кошачьим поводком, которые отрыл у нас в стенном шкафу. Это значит, что он обыскал квартиру, пока Лайла была в ванной, и убедился, что дома никого нет. Он заставил ее встать и перейти в мою комнату, где приказал лечь на мою кровать.
Именно там он ее и насиловал. По ходу дела спросил, где я. Откуда-то он знал мое имя. Каким-то образом пронюхал, что Пэта долго не будет. В какой-то момент спросил про мои чаевые, лежавшие на трюмо, и забрал их себе. Она не сопротивлялась. Делала все, что он говорил.
Он велел ей надеть мои халат и оставил ее с завязанными глазами.
Лайла стала кричать, но у соседей сверху гремел магнитофон. Ее не услышали, а если и услышали, то не пришли на помощь. Ей пришлось выйти из квартиры, подняться по лестнице и изо всех сил колотить в дверь, пока из квартиры не вышли ребята с банками пива в руках. Они улыбались, думая, что пришел еще кто-то из друзей. Она попросила развязать ее, что они сделали, и позвонить в полицию.
Все это Лайла рассказала мне в последующие недели. А сейчас я старалась не видеть крови на собственной постели, перерытых вещей, выброшенной на пол из стенного шкафа одежды, фотографий и моих стихов, оставленных на столе. Я схватила фланелевый халат, такой же, как у Лайлы, и подняла с полу кое-что из одежды. Хотела захватить свою старую пишущую машинку «Ройял», но всем, кроме меня, это показалось бы нелепым и эгоистичным. Я задержала на ней взгляд и еще раз посмотрела на кровать.
Стоило мне повернуться к выходу, как сквозняком резко захлопнуло дверь. Все надежды на то, что я буду жить нормальной жизнью, улетучились.
Женщина-детектив остановила машину возле Управления по охране общественного порядка. Мы поднялись на лифте и вышли в знакомый вестибюль третьего этажа, где за пуленепробиваемым стеклом находилась диспетчерская. Диспетчер нажал кнопку, дверь открылась, и мы вошли.
— Туда, — указал кто-то из полицейских.
Мы прошли дальше.
Фотограф наводил камеру. Лайла стояла спиной к стене, держа у груди номер. Номер, как и у меня в свое время, был написан жирным маркером на обороте конверта полицейского департамента.
— Элис! — обратился ко мне фотограф.
Я поставила сумку с нашей одеждой на пустой стол.
— Не узнаешь? — спросил он. — Я в восемьдесят первом снимал улики по твоему делу.
— Привет, — сказала я.
Лайла все стояла у стены. Подошли еще двое полицейских.
— Ух ты! — сказал один из них. — Какая встреча! После суда нечасто увидишь потерпевшего. Вы довольны своим процессом?
Я бы охотно поболтала с этими парнями. Они это заслужили. Как правило, им была видна лишь та сторона насильственных преступлений, примером которой стала всеми забытая Лайла, прислонившаяся к стене, — жертва, живая или полуживая.
— Довольна, — сказала я, понимая, что надо ее выручать, и пораженная своей неожиданной известностью. — Вы, ребята, были на высоте, просто молодцы. Но я пришла сюда к Лайле.
Им это показалось странным, но разве хоть что-то в этой истории не было странным?
Они начали готовить Лайлу к съемке, беседуя при этом со мной.
— У нее практически нет следов. У тебя, помню, был жуткий вид. Мэдисон здорово тебя отделал.
— А запястья? — сказала я. — Он же связал ее. А я не была связана.
— Но у того был нож, верно? — спросил какой-то полицейский, которому хотелось припомнить подробности моего дела.
Фотограф подошел к Лайле.
— Ну-ка, — сказал он, — держи запястья прямо перед собой. Да, вот так.
Лайла делала, что приказано. Повернулась боком. Подняла вверх запястья. Тем временем меня окружили полицейские, жали мне руку, улыбались, задавали вопросы.
