тюрьмы.
— В арабских странах преступникам отрубают руки и ноги, — вставил мой отец.
Гейл, чьи предки жили в Ливане, усмехнулась:
— Око за око, да, Бад?
— Вот именно, — подтвердил отец.
— Мы бы и рады, да против закона не пойдешь.
— Элис рассказывала, как он сумел протащить на опознание своего ставленника. Почему же закон молчит?
— Ах, вы об этом, — с улыбкой сказала Гейл. — Не беспокойтесь. Если Грегори и получил какие-то преимущества, он их очень скоро потеряет.
— Он будет давать показания? — спросила я.
— Это зависит от тебя. Если ты будешь держаться перед большим жюри так же уверенно, как на предварительных слушаниях, Пэкетту придется дать ему слово.
— Что он может сказать?
— Будет все отрицать, скажет, что восьмого мая его вообще там не было, а где был, не помнит. Для октябрьского инцидента тоже придумают какую-нибудь версию. Клэппер его видел, а Пэкетт не настолько глуп, чтобы советовать своему клиенту отрицать разговор с копом.
— Значит, я буду говорить, что произошло то-то и то-то, а он выйдет и заявит, что ничего не было?
— Да, верно. Твое слово против его слова.
— И что это означает?
— Это означает, что судья Горман будет одновременно выполнять и роль присяжных. Такой выбор сделал Грегори. Они с адвокатом опасаются, что на присяжных, рядовых граждан, повлияют суперфициалии.
К этому времени я уже знала, что суперфициалии — это привходящие обстоятельства, а они говорили в мою пользу. До изнасилования я хранила девственность. Не была ранее знакома с обвиняемым. Подверглась нападению на открытом пространстве. В темное время суток. На мне была одежда свободного покроя, не дающая никаких оснований говорить о провоцирующем поведении. Экспертиза не обнаружила в моем организме ни алкоголя, ни наркотиков. Мое имя никогда не фигурировало в полицейских протоколах — мне даже ни разу не выписывали штраф за неправильную парковку. Я — белая, он — черный. Имелись и очевидные доказательства физического насилия. У меня нашли внутренние травмы, потребовавшие наложения швов. Я совсем молода, учусь в частном университете, приносящем доходы городу. А за Мэдисоном тянется шлейф правонарушений и даже срок тюремного заключения.
Гейл посмотрела на часы, а потом вдруг взяла меня за руку.
— Чувствуешь? — спросила она с улыбкой, приложив мою ладонь к своему животу. — Футболистом будет.
Как сообщила мне Гейл, Мэдисону предстояло ответить не только по моим обвинениям. Ему также инкриминировалась угроза действием полицейскому при отягчающих обстоятельствах. Кроме того, будучи освобожденным под залог, он был задержан после Рождества за кражу со взломом.
Мы обсудили протоколы предварительных слушаний и кое-какие официальные показания, датированные днем совершения преступления. Она сообщила, что полицейских уже опросили.
— Клэппер показал, что знает Грегори по своему участку и не раз его задерживал. Билл постарается привлечь внимание к этому обстоятельству, если Мэдисон пожелает выступить.
Тут мой отец встрепенулся.
— Значит, все-таки можно использовать его уголовное прошлое? — спросил он.
— Только те факты, которые имели место после достижения им совершеннолетия, — пояснила Гейл. — Иное не допускается. Но мы будем стараться показать, что Грегори — наш старый знакомый. А если он сам по неосторожности проговорится, у нас появится право задать вопросы.
Я рассказала, в чем собираюсь прийти в суд. Гейл одобрила наш с мамой выбор.
— Главное — юбка, — сказала она. — Я и близко не подхожу к зданию суда в брюках. Горман в этих вопросах очень щепетилен. Однажды он просто выставил Билли из зала суда, когда тот явился в рубашке из марлевки!
Гейл поднялась.
— Ему пора домой, — сказала она, указывая на живот, а потом обратилась ко мне: — Говори прямо, четко и ясно. А если растеряешься, смотри туда, где стол обвинителя. Сразу увидишь меня.
Не помню, чтобы у меня когда-нибудь так раскалывалась голова, как в тот вечер. Весь прошедший год меня преследовали головные боли, но тогда я еще не знала, что это мигрень. Родителям ничего не говорила. Первые признаки надвигающегося приступа я почувствовала в ванной гостиничного номера. Чистя зубы перед сном и надевая ночную рубашку, я ощущала в затылке барабанный бой. Сквозь шум льющейся воды мне было слышно, как отец звонит маме и докладывает ей о встрече с Гейл. После знакомства с ней он испытал огромное облегчение.
Отец просто обезумел, заметив, что мне стало плохо. Особенно мучительной была резкая боль в глазах. Что с поднятыми веками, что с опущенными. Вся в испарине, я то свешивалась с кровати, сжав руками виски, то принималась расхаживать как маятник между кроватью и балконной дверью. Отец метался рядом, засыпая меня вопросами:
— В чем дело? Где болит? Вызвать «скорую»? Может, позвонить маме?
— Глаза, глаза… — простонала я. — Так больно — ничего не вижу.
Я попросила его оставить меня в покое. Но он вдруг решил, что знает верное средство.
— Поплачь, — сказал он. — Тебе нужно всплакнуть.
— Нет, папа, это не то.
— Как раз то, — сказал он. — Ты крепишься, а тебе необходимо поплакать. Не упрямься!
— Не дави на меня, — сказала я ему. — Слезами процесс не выиграешь.
Я побежала в ванную, едва сдерживая рвоту, и заперла дверь у него перед носом.
В конце концов он прилег на постель и уснул. Я осталась в ванной. Включала и выключала свет, пытаясь унять боль в глазах. В предрассветные часы прикорнула на краешке кровати, чувствуя, как боль постепенно стихает. Достав из ящика прикроватной тумбочки Библию, пробежала глазами пару строк, чтобы проверить, не пострадало ли зрение.
Тошнота все не проходила. В восемь утра Гейл уже поджидала нас в кафе. Приехал Мэрфи и сел рядом. Они вдвоем начали меня инструктировать. Я пила кофе и крошила рогалик.
— Ни под каким видом, — говорил Мэрфи, — не смотрите ему в глаза. Я прав, Гейл?
Я почувствовала, что она не склонна к такой категоричности.
— Он будет сверлить вас самым гнусным взглядом, чтобы подавить морально, — продолжил Мэрфи. — Когда вас попросят указать на него, смотрите в направлении стола обвинителя.
— Вот с этим я согласна, — сказала Гейл.
— А вы там будете? — спросила я Мэрфи.
— Мы с вашим папой займем места на галерее, — пообещал он. — Верно, Бад?
Пришло время отправляться в суд Онандаги. Гейл уехала на своей машине, чтобы встретиться с нами уже в суде. Мэрфи, отец и я сели в автомобиль с опознавательными знаками округа.
По прибытии на место устремились в сторону зала суда, но Мэрфи остановил нас на полпути.
— Подождем здесь: нас вызовут, — сказал он. — Как настроение, Бад?
— Спасибо, в норме, — ответил отец.
— А вы как, Элис?
— Лучше не бывает, — ответила я, но думала при этом только об одном. — А он-то где сейчас?
— Я ведь не зря вас остановил, — признался Мэрфи. — Во избежание случайных встреч.
Из зала суда вышла Гейл, которая направлялась в нашу сторону.
— А вот и Гейл, — сказал Мэрфи.
— Заседание будет закрытым.
