А его сын Василий, давший клятву беречь княжество как зеницу ока, пережидал беду на берегах Волги…
5
Смолкли надрывные колокольные набаты.
Деревянная Москва сгорела, растопив жаром огня окрестные снега. Сгорели начисто посады и слободы, но черные люди, не бросившие город в беде, за стенами Кремля готовились дорого продать врагам право на жизнь.
Ранним утром, не разбуженным петушиным пением, когда небо только начало окрашиваться дымчатыми тонами зимнего солнечного восхода, Андрей Рублев, скоротавший студеную ночь на стенах монастыря, вместе со всеми дозорными разглядел в морозной мглистости всадников.
Это были татары. На конях, опушенных инеем, всадники, подскакав к монастырю, пустили в его сторону стрелы, впившиеся в бревна. Подняв крик, всадники попробовали приблизиться к стене, но глубокие сугробы не дали им этой возможности. Кони тонули в снегу по брюхо. Продолжая вопить, всадники объехали монастырь, предприняли попытку вломиться в ворота. Не услышав из-за стен ни единого живого слова, они спустились на лед Яузы и, с досады на снежное изобилие запалив огнем ближние мельницы, ускакали к черноте московского пожарища.
В Спасе на Яузе продолжали появляться все новые беглецы, покидавшие из-за морозов лесные убежища. От них узнавали новости. Эдигей, обозленный сожжением Москвы, вынужден был расположить главные силы в Коломенском. Вести холодили разум Андрея. Он не сомневался, что обитель Ариадны оказалась во власти татар. Его старания что-нибудь разузнать о судьбе обители успехом не увенчались, и он мог лишь надеяться, что игуменья успела спрятаться с монахинями в лесной глухомани.
Думал Андрей и о бегстве князя Василия, и зарождалась к нему неприязнь. Прежде он и мысли не допускал, что князь струсит перед лицом беды. Стараясь найти оправдание княжескому поступку, Андрей готов был переложить вину за позор Василия на воевод и бояр, не сумевших вовремя остановить проявление его малодушия перед татарами, с которыми он всегда держал себя независимо.
6
Время шло.
Наступил январь, но Эдигей Кремль не осаждал: его главные силы в Коломенском сковывала неподвижностью морозная зима.
Из Спаса на Яузе смельчаки, забубенные головушки, минуя татарские заставы, ходили в Кремль и возвращались обратно. Ходоки приносили разноречивые, безрадостные вести. Людское скопище в Кремле с голоду пока не припухало.
Не успевшие покинуть Москву бояре и князь Владимир Хоробрый по своему почину начинали переговоры с татарами об условиях добровольного ухода Эдигея из Московского княжества. Хан артачился и запрашивал неслыханный откуп. Бояре торговались, хотя и были уверены, расплачиваться с татарами будут не из своего кармана. А за все, по обыкновению, платить будет народ. А со сговором заторопились из-за страха перед вооруженными черными людьми и ремесленниками, памятуя о том, как черные люди не жалели их купеческую и монашескую кровь после ухода Тохтамыша.
Дни сменяли ночи. Татары молчали. Их стрелы уже не клевали кремлевские стены, народ в Кремле осаждали ненасытные вши. Жизнь в людях сгорала от жара в крови. Покойников без погребения выносили за ворота, и трупы уничтожали голодные, брошенные собаки, поднимавшие по ночам такой вой, что от него у дозорных на стенах шевелились волосы.
Все время, свободное от забот по обороне монастыря, Андрей проводил за работой. Писал иконы, но, не закончив одну, начинал писать новую.
Редкий день возле стен монастыря не появлялись конные татары, однако в ворота они не ломились и только пугали обильными визгливыми стрелами.
Непривычное поведение кочевников настораживало. Всех, кто нашел в монастыре приют, не оставляла мысль о неминуемом коварстве врага. Страх перед неведомым заползал в самые стойкие души, и каждый по-своему старался спасти себя от липкого малодушия.
Андрей работал. Брался за работу и Даниил, но, не в силах справиться со страхом, часами бродил по монастырю, разговаривая сам с собой.
Дни сменяли ночи. Ожидание продолжалось – никто не мог понять, почему татары примерзли к Коломенскому, в котором, не угасая, косматилось пламя костров…
7
Зимние звезды медленно гасли, как огоньки в лампадах с выгоревшим маслом.
После полуночи Андрей с Даниилом мерзли в дозоре на стене. Подходила к концу третья неделя прихода на русские земли хана Эдигея. Беглецы из окрестностей Коломенского поговаривали, что татары мерли от холода, хотя палили костры без устали, сжигая все, что могло гореть. У Спаса на Яузе уже знали, что врагами сожжен дотла монастырь Троицы. Знали, что игумен Никон успел уйти с монахами на север.
Андрей был молчалив. Даниил даже не пытался с ним заговаривать, понимая, что друг во власти тревоги, и причина ее – беспокойство о судьбе игуменьи Ариадны.
Последние пять дней Даниил радовался, наблюдая, как Андрей напряженно работал, не отходя от большой иконы, но творение свое даже от Даниила закрывал холстиной.
Уже несколько дней всех его обитателей волновало, что татарские конники перестали появляться около стен монастыря. Все усматривали и в этом недобрый знак, а узнав, что вокруг Кремля усилились вражеские заставы, уже не сомневались, что вот-вот начнется его осада. Игумен Александр повелел по ночам на стенах быть только монахам, потому как пришлые защитники ухитрялись засыпать даже на морозе, а за врагом надобен глаз да глаз.
В надвратной башенке с зазывным колоколом, прислонившись к бревнам сруба, Даниил, сидя и кутаясь в собачью ягу,[21] бездумно глядел на небо, на вспышки затухающих звезд. Стужа окрепла. Предрассветную тишину нарушал лишь скрип снега под ногами дозорных.
Услышав в башенке знакомое покашливание, Даниил не сразу увидел в только слегка посеревшей темноте подошедшего Андрея. Спросил озабоченно:
– Никак, охолодал?
– Да вроде не шибко. Меня стужа с ног одолевает, так я в валенки соломы напихал.
Даниил, слушая друга, разволновался, почувствовав, что окончилось мучительное для него молчание, но продолжать разговор не осмелился.
– Спросить пришел.
– Окажи милость.
– Поди, в обиде на меня за молчаливость? – И, не дождавшись ответа Даниила, Андрей поспешно продолжал: – Трудно мне житейские слова находить, в коих нет тревожности. Вчера весь день пытался понять, пошто татары Сергиеву обитель спалили. Горе какое. Не стало в княжестве его первой святыни. Ноне тревожусь, пошто вражины возле обители нашей не объявляются. Что-то задумали. Коломенское тоже палят. И Москву бы сожгли, да их сам князь Хоробрый опередил. Как это совесть дозволила повелеть совершить эдакое злодеяние?
– Пустое молвишь. Дельное сотворил. Господь его надоумил сжечь деревянную Москву, чтоб татары огнем и дымом в Кремле людскую жизнь не удушили. Сам знаешь, не раз Москву спаливали, а она заново отстраивалась. Беды без огня и крови не бывает. Как думаешь, пошто татары про нас позабыли?
– Может, из-за стужи?
– Нет, дело не в стуже. Может, задумали измором взять?
– Кишка у них на такое в зимнюю пору тонка. Может, и в самом деле об откупе торгуются.
– Смекаю, что недоброе вскорости узрим. Неведомость страхом душу выматывает. Даже работа от него не вызволяет.
– Я пять ден кисть из руки не выпускал.
– Видел и радовался.
– Как сойдем со стены, сделай милость, погляди на написанное.
Даниил поспешно встал и переспросил:
– Покажешь?
