долги, как дальние дороги.

Над Москвой ясное морозное утро.

В церквах отпели обедни.

Солнечный блеск сквозь слюду окон в малой трапезной княжеских палат накидал на ковры на полу полосы лучей, как будто соломинки из раструшенного снопа. От веселого света в горнице с ароматом розового масла огоньки в лампадах, утеряв силу света, похожи на листочки из серебра.

На столе под голубой скатертью посуда и мисы со снедью. Собран стол под приглядом самой княгини Евдокии, оттого что в семье гость, игумен Сергий. Не в диковину наезды Сергия, но в это утро его не ждали.

Дмитрий, проснувшись с тяжестью в голове, одевшись, вышел на воздух, обдумывая, в какое время и кого отправить с теплым возком в монастырь за Сергием, и тут, войдя в Успенский собор, оторопев, увидел перед амвоном Сергия Радонежского.

За трапезой Дмитрий, покашливая, молчал. Сергий рассказал о пожаре в монастыре, начавшемся в жарко истопленной мыльне, потом упомянул, что в округе Кончуры в деревнях озоруют волчьи стаи, попросил князя наладить на них облавы. Побыв за столом положенное для хозяйки время, княгиня нашла предлог уйти. Она не сомневалась, что игумен навестил Москву неспроста.

Еще идя из собора, князь удивлялся глубокой задумчивости монаха. Дмитрию хотелось поскорей узнать причину, заставившую Сергия появиться в Москве, невзирая на стужу, но после ухода жены он решил сам не начинать беседы, а дождаться, когда это сделает гость. Дмитрий слышал от митрополита, что игумен стал строг не только с братией, но и со знатными богомольцами, доходя до того, что запрещает принимать от них богатые вклады, особенно восстает против тех, кто родительской волей заставляет сыновей принимать монашество против их желаний. Обиженные игуменской неучтивостью к их родовитой знатности богомольцы, чаще всего бояре и купцы, жалуются митрополиту, прося его урезонить сурового Сергия. Митрополит сочувственно выслушивает жалобы, но после ухода просителя тотчас забывает о них и никогда не помышляет начать разговор с игуменом, с которым у него только прохладные отношения.

Сергий, в охотку поедая своих любимых карасей, запивая еду крепким клюквенным квасом, посматривал на молчаливого хозяина, а тот старался не встречаться с взглядом гостя. Сергия озадачили опухшие веки княжеских глаз, и он спросил:

– Кажись, недужишь, княже?

– Бессонница донимала. Спалось плохо.

– От нее мятный настой не худ. Сам с ней едва справляюсь.

– Лягу, а чуть раздумаюсь, так хоть глаза выколи.

– У тебя дум полные короба. Мне от тебя нужен не сказ о них, а только каленая правда. Не скрывай ничего, помни, что ты великий князь Москвы, ваятель Руси воедино. Чья вина в том, что ночь без сна провел? Может, все те же парчовые бородачи?

– Бояре послушны. Дышат без одышки.

– Оттого, что из-за стужи мало видятся. Не любят стужу, хотя у самих души холодные. Не ждал седни повидать меня?

– Не ждал. Какая нужна ко мне завелась?

– Это у тебя ко мне нужда завелась.

Услышав ответ Сергия, князь выронил из руки хлеб.

– Не гляди на меня с опаской. Учуял, что надобен тебе. Надобность эта завелась не вчера, да только ты медлил гордость свою пересилить. На неделе объявившись в монастыре, боярин Пахомий молвил летописцу Епифанию, будто ты душой недужишь.

– Пошто Пахомий в Троицу наведался?

– Ему наши изографы образа написали. За ними приезжал. А может, еще зачем, знаю, что беседовал он с боярами из Суздаля.

– Ишь ты. А ведь с виду молчун из молчунов.

– А молчуны дара речи не забывают. Прослышав о твоей недужности, я и решил, что пора с тобой свидеться. Худо, когда бояре о недужности своего князя сокрушаются.

– Прошедшей ночью сам решил позвать тебя.

– А я без зова объявился. Сказывай, в чем во мне надобность?

– Звать решил не из-за пустяшности. Помня наказ Алексия. – Не закончив мысль, Дмитрий замолчал и, налив в чару питье, выпил.

Сергий, выйдя из-за стола, прошелся по трапезной, сказал, опередив Дмитрия:

– Тебе, как отцу, горестно, что сыновья друг к другу студеность камня носят за пазухами?

– Знаешь?

Сергий утвердительно кивнул.

– Как дознался?

– Помнишь, летом Василий ко мне в монастырь напросился?

– Помню.

– Жалился на Юрия. Будто мой крестник злобится помыслом на тебя и на него, оттого, мол, что не ему быть великим князем. Юрий живет чужим разумом. Сам виноват, что доверчиво бояр к детям допускаешь. Бояре в угоду себе мастаки им советы подавать. Ладят все с печалованием о судьбе Руси. Дескать, и князь Дмитрий под Богом ходит, да и не без недужности живет. Ему, мол, надобно загодя сыновью судьбу предрешить. Догадываются, что ты у бояр совета и у татар спрашивать не станешь, кому из сыновей твое место наследовать.

– Василию! Знают все. Не скрываю этого.

– Вот посему и мутят воду, угадывая, что Василий для них неслухом обернется. Надеются стравить братьев по молодости лет, а при всякой смуте и в княжеской семье можно печь с угаром закрыть.

– Я надумал недавно писать духовное завещание. Узаконить им порядок престолонаследия от отца к старшему сыну.

– Давно пора таким законом обзавестись, в коем все ясно.

– Дозволишь верить, что окропишь его святой водой перед престолом? Поставишь в ряд с моей и свою волю?

– Благословляю на сие разумение. Наследником быть Василию. Юрия же без промедления к делу приставь, чтобы меньше пустомельством занимался.

– Звенигородом его одарю.

– Таким одарением не торопись баловать.

– Побеседовал бы с ним.

– С ним о неприязни к брату беседовать нельзя. Разом возомнит, что с ним считаются. Учиним надуманное тобой завещание и дадим ему силу закона, благословленного Церковью.

– Добро.

– А как с дочерью быть порешили? Отдадите ее в Рязань?

– Княгиня слышать о сем не хочет.

– С ней я побеседую. Княжна София, став женой Олегова сына, родством притупит спесивость рязанского князя.

– Пособи, отче, осмыслить завещание.

– Оно со мной.

Сергий подошел к лавке возле печи. Из лежащей на ней кожаной сумки достал свиток. Передал князю, приметив дрожь в его могучих руках.

– Писано мной самолично. Признаешь годность – скрепишь подписью и печатями. И все концы отцовских тревог в воду канут.

Дмитрий, развернув свиток, не торопясь прочитал написанное. Поклонился Сергию в пояс:

– Благодарствую со смиренным почтением за заботу обо мне, грешном.

– О Руси, княже, моя забота, а стало быть, и о тебе, поелику обороняешь ее покой. Бог даст, завтра и окропим завещание в Успенском соборе во славу Руси навеки…