Лукияновну ощутить ночной холод, и она, зябко передернув плечами, вернулась в опочивальню, плотно притворив дверь на гульбище. Оглядев горницу, увидела потухшую лампаду и торопливо оживила в лампаде огонек, остановив взгляд на глазах Христа, смотревших на нее с иконы, написанной кистью Андрея. Подойдя к постели, боярыня услышала кашель и не легла, а прошлась по горнице, кутаясь в телогрейку, и остановилась у стола. Взяв в руку ендову, она сделала несколько жадных глотков. Выпив крепкого медового питья, облизала губы и, поставив ендову, походила по горнице и резко свернула к двери. Подойдя к ней, остановилась, постояв миг-другой, задумчиво наклонив голову и упершись руками в косяки, она, решительно пнув ногой дверь, вышла в темноту сеней. Сердце боярыни стучало, а в голове была лишь одна мысль, решительная и неоспоримая, – идти к Андрею.

К лестнице она шла медленно, отяжелевшие ноги с трудом отрывала от пола. Еще медленнее спустилась по ступеням, одна из которых скрипнула. Сойдя с лестницы, остановилась, успокаивая волнение и глотая горькую слюну. Рукой шаря по стене, нащупала дверь в горницу Андрея. Открыла ее.

В горнице на столе две горящие восковые свечи вырывают из мутной темноты Андрея, сидящего спиной к двери. Склонившись над залевкашенной доской, он старательно наносит контуры будущей иконы. Затаив дыхание, боярыня вошла в горницу. Встала за спиной Андрея, а когда он закашлялся, положила руки на его плечи. Тотчас доска выпала из его рук. Обернувшись, он вскочил на ноги, растерянно глядя на пришедшую, шевелил губами, но сказать ничего не смог.

Шагнув к Андрею, боярыня встревоженно спросила:

– Никак, застудился?

Боясь услышать ответ, прикрыла его рот ладонью.

– Застудился, а молчал. Разве можно так?

Андрей нежно взял в ладони ее руку и, прикрыв глаза, стал целовать ее. Он видел, как с плеч боярыни сползла душегрея, но не помешал ей упасть на пол. Следом заскользила тонкая рубаха, боярыня застыла перед ним с обнаженной грудью, и Андрей припал к ней губами. От поцелуя женщина вздрогнула и разом обмякла, почувствовав крепкие мужские объятия.

На столе горели две восковые свечи. В темноте горницы жила тишина…

На Великую Русь зима 1378 года пришла с трескучими морозами.

Седая мудрость старцев еще в пору безлистой осени, по хрусту льдинок на лужах, предрекала зиме безрадостность для житейского уклада. Народ дивился их суждениям, но старики стояли на своем и не ошиблись.

С первых январских дней свет Божий стали застилать буранные снегопады. Бесноватость снежной стихии взяла силу после крещенского водосвятия. На этот раз воду в реке Москве не святил крест митрополита Алексия. Отсутствие главы Церкви на водосвятии незамедлило лечь в людской разум самым худым знамением. И это знамение лишь подтвердила явившаяся на небе Синяя звезда, которая ярко горела после полуночи. Весть об окровавленной звезде молвой разнеслась по уделам и переполошила все людские сословия. Народ со страхом ждал новой, еще неведомой напасти с обильной кровью. Татар зимой не опасались, но не позабывали, что есть кроме зимы и весна и лето. Думали-гадали по избытку света в разуме. Но никто не додумался до негаданного несчастья, а оно нежданно обернулось нашествием волков.

Сугробные, окаменелые от стужи снега выгнали голодное зверье на проезжие санные пути и к теплу людского жилья. Волки, осмелев, резали насмерть клыками людей и скотину. Звериное нашествие становилось бедствием – и для одоления его, по наказу князей и воевод, выходили воинские дружины. Но волчья напасть была стойкой. Ошеломленный страхом народ, ища спасения от волков, ставил перед ликами святых восковые свечи, вымаливая заступничество от лихой напасти. В церквах попы правили молебны, заслоняясь иконами и хоругвями от ненасытного зверья, выводили крестные ходы на перекрестки, где люди уже столкнулись с лихим волчьим разбоем. Дороги на уделы стали непроезжими. Волчьи стаи нападали даже на обозы. На папертях юродивые под вызвоны вериг вещали о скором конце света. Грозились огненной геенной Страшного суда, и под их истошные, мрачные пророчества для молившейся Руси в храмах не хватало места. Очередная напасть терзала Русь страхом.

На все голоса гнусаво выли буранные метели. Но народ, приученный ко всяким напастям, продолжал нести тяжесть жизни ради будущего вечного существования Великой Руси с непоколебимой уверенностью в то, что сможет осилить, изжить и пережить все уготованные судьбой испытания.

А в Московском Кремле в лампаде жизни митрополита Алексия все слабее и слабее судорожно помигивал лепесток огонька, терявший золотистость света…

Заметает вытливая метель вотчину боярыни Ирины Хмельной. Зги не видать в снежном тумане. Ветер слепит снегом глаза. Как песок скребется метельный снег в слюду оконниц, будто шерсткой горностая опушенных иглистым инеем.

В горнице Андрея Рублева от печки с голубыми византийскими изразцами струится жаркое тепло. Душно от его сухости в горнице.

На постели под медвежьим тулупом бьется в потливом жару жилец горницы. Голова и руки его в холщовых повязках. Пятые сутки раны от волчьих зубов и остудная хворость туманят разум иконописца. Временами сознание его проясняется, а потом вновь впадает он в глухую пустоту беспамятства.

В горнице силен запах мяты. Мятой пахнет и грушевый квас, и всякие варева для примочек. Кажется, что в горнице мятой и ароматами лечебных трав пропахли даже бревенчатые стены. Темно в горнице. Только в переднем углу перед иконой Премудрой Матери Божьей горит лампадка, огоньку которой трудно гореть в духоте.

Натуго завернув плечи в пуховую шаль, Ирина Лукияновна неторопливо ходит от постели больного к переднему углу и обратно, внимательно прислушиваясь к прерывистому дыханию Андрея, к его бредовым выкрикам, к стонам, к частым и настойчивым просьбам о питье.

От бессонных ночей, проведенных возле больного, боярыня осунулась, возле глаз штрихи новых морщинок. Они от страха за жизнь Андрея – у нее все еще нет уверенности, что молодое тело любимого осилит простуду и в его глазах вновь оживут искорки прежней житейской пытливости ко всему окружающему. Напугана боярыня несчастьем, случившимся с Андреем, до того перепугана, что за прошедшие дни в волосах запутались новые сединки.

Она винит в несчастье себя – сама послала Андрея с конским табуном в соседнее удельное княжество. Изза волчьей напасти беспокоилась за табун, засомневалась в том, что тиун с конюхами в исправности доставят коней в назначенное место. Беспокоилась о конях, позабыв об опасности для людей. На острове страх перед волками всех поставил на ноги, как только лед сковал просторы озера, и Андрей принимал самое деятельное участие в охране хозяйства от нападения лютых зверей.

Ходит боярыня по горнице, и встают перед ее глазами месяцы, прожитые с Андреем в любовном чаду. С каждым днем все неизживней становилось ее влечение к ласковой душе Андрея. Всякий миг был для нее счастьем, если рядом дышал любимый. А какая радость окатывала ее тогда, когда смотрела на иконы, написанные им в алтарной преграде. Любила его беззаветно, чувствуя и его ответную любовь, которая так и не лишила его скромности, хотя теперь он мог сознавать себя хозяином ее сердца, души и разума, хозяином всего, что принадлежало ей самой.

Андрей трогательно оберегал тайну их чувства и не покидал свою горницу – это она приходила к нему коротать ночи с любимым, до удивления скупым на ласковые слова.

Ирина Лукияновна приняла твердое решение – соединить свою жизнь с Андреем, встав с ним под венец. Намеревалась сказать ему об этом решении, когда он возвратится, сдав коней удельному князю.

Невзирая на волков, лютовавших на дорогах, Андрей возвратился, сохранив коней. Она помнила, как вошел он в изодранной одежде, залитой кровью в схватке со стаей.

Со слов тиуна боярыня знала все подробности происшествия на лесной дороге. Благодарный за доставку коней удельный князь в обратный путь отпустил Андрея, тиуна и пятерых конюхов, дав им в охрану своих конников, приказав проводить гостей до границы своего удела. Обратный путь поначалу выдался на редкость спокойным. Ратники простились с гостями на последнем постое на границе удела, проводили бы и дальше, но помнили, что их князь не в ладах с князем, в уделе которого была вотчина боярыни.