— Государь Василий Иванович! — прошептал Алёша, прижимаясь лицом к груди Медведева.

Егор, шедший впереди, оглянулся и тоже шмыгнул в кусты.

Вскоре Картымазов и Филипп присоединились к ним, собравшись на маленькой поляне, в глубине рощицы.

— Я уж думал, все, — качал головой Алеша, — не найдете!

— Ну-ну, Алеша, — с напускной строгостью говорил Медведев. — Держи себя в руках. Это пустяки. Впереди нас ждут и не такие дела!

Когда волнение улеглось и Алеше чудом удалось уцелеть после объятий Филиппа, он принялся рассказывать:

— Кожух держал меня при себе до самой ночи. Он весь вечер пил, а я ему все подливал. Думал, так будет лучше. Я влил в него четыре огромных кувшина, и он был почти готов. И тут как началось! Сперва страшно грохнуло, мы не успели еще ничего сообразить, как частокол уже горит. Я было замахнулся кувшином, хотел Кожуха оглушить, но тут вижу — во двор влетают какие-то незнакомые всадники и бьют насмерть людей Кроткого. Я сразу понял, что они успеют добраться до Настасьи Федоровны раньше меня. Тогда я давай трясти и тормошить Кожуха, а он обомлевший сидит и не понимает, что вокруг происходит. В общем, кое-как я его привел в чувство, он наконец очнулся, кликнул уцелевших людей, и пока они несколько минут сдерживали нападающих, мы с ним успели привести Настасью Федоровну из темницы в дом. Я подумал, что лучше будет, если мы все вместе убежим от Синего Лога подальше, потому что не знал, что это за люди нападают и что они потом могут с нами сделать. Мы впятером — Кожух, трое его приближенных людей и я — унесли Настасью Федоровну через подземелье и проскочили в калитку, благо конюшни недалеко и я успел привести лошадей, пока их не захватили нападавшие. Я рассчитывал, что где-то в лесу на отдыхе как-нибудь обману эту четверку, а сам с Настасьей Федоровной улизну, но по дороге к нам пристало еще пять человек, которых Кожух выставлял подальше от Синего Лога в засаду на вас, теперь их стало уже девять, и я ничего не мог сделать. До самого Рославля мы не спали. Но знаки я оставлял, как мог. И все потихоньку утешал Настасью Федоровну. Она молодчина! Держится. А сейчас ее в чулане закрыли на нижнем этаже. Все спят. Когда я вернусь, разбужу Кожуха, потому что купец пригласил его на завтрак. Вот тогда появится целый свободный час. А сейчас я должен купить карету для Настасьи Федоровны. Пока возле чулана, где ее заперли, на страже слуга Быка стоит. Когда я вернусь с каретой — сменю его. Может, тогда можно что-нибудь придумать, пока Кожух будет выпивать с Быком, а у меня будет доступ к Настасье Федоровне, а?

— Знаешь, Алёша, — решил Медведев, — чтобы не терять времени, ступай за каретой, а мы пока все обсудим. Егор пойдет с тобой, на обратном пути заглянете сюда, а мы к этому времени решим, что делать.

Алеша выбрался на дорогу и отправился разыскивать каретника. На некотором расстоянии за ним с видом деревенского бездельника плелся Егор.

Тем временем Картымазов, Медведев и Филипп, каждый по очереди, прошлись мимо купеческого дома, внимательно разглядывая его со всех сторон. Когда они снова встретились в рощице, Филипп возбужденно схватил Василия за руку.

— Ты видел?! Нет, ты видел, чем украшены ворота?

— Да, там какие-то грифоны.

— Неужели ты не понял?! Это же и есть железная птица! Ты видел, что у них раскрыты пасти?

Они же поют! Вот он — знак! Все должно получиться!

— Но грифон — не совсем птица, — усомнился Медведев.

— Послушайте, — перебил их Картымазов, — у меня появилась великолепная мысль: вот где наконец может пригодиться маленький рост, который я проклинаю всю жизнь…

Когда через час Алеша и Егор вернулись с каретой, план освобождения Настеньки был разработан. Алешу посвятили во все подробности, и друзья расстались, чтобы ровно в полдень встретиться во дворе купца Елизара Быка.

Старая, выцветшая зеленая карета с маленькими окошками, плотно затянутыми полинявшим желтым бархатом, уже тронулась по дороге к дому Быка, как вдруг Алеша соскочил с козел и вернулся:

— Да, Василий Иваныч, чуть не забыл! Тот парень, ну, что вы тогда захватили ночью, — это вовсе не Васюк Филин. Он-то и есть Степан Ярый!

Симон Черный сидел в большом мягком кресле у окна. Сквозь щель между плотными занавесями, создающими в маленькой комнатке полумрак, он меланхолично наблюдал за будничной жизнью во дворе. Левой рукой Симон поглаживал черную кошку, дремавшую на его коленях, а в длинных белых пальцах правой держал наполненный вином хрустальный кубок венецианской работы. Рядом стоял маленький столик, на нем — вина, фрукты и восточные сладости.

Время от времени Симон отпивал маленький глоток, не упуская ни слова из разговора, происходившего в двух шагах от него за тяжелой зеленой шторой, которая отделяла эту маленькую комнатку от светлицы, где Елизар Бык угощал завтраком своего нечаянного гостя.

Ян Кожух получил прозвище Кроткий благодаря удивительному выражению своего лица, совершенно не вязавшемуся с его характером. Рыхлый крупный обрюзгший человек с мясистым носом и болезненными припухшими глазами, Ян Кожух обладал привычкой особым образом поджимать губы и держать голову чуть склоненной, как держат ее святые на иконах, отчего лицо его приобретало выражение необыкновенной кротости и терпения, при этом он еще чуть косоглазил к казалось, постоянно стремился рассмотреть кон чик своего носа, что еще больше придавало ем; вид смиренного мученика и страдальца. Однако сеточка красных прожилок, покрывающая его большой нос, не оставляла никаких сомнений что этот святой на вид человек одержим постоянной и неутолимой жаждой.

Если бы не щекотливое положение беглеца, Ян Кожух Кроткий, наверно, не скоро бы вышел и; дома Быка, а завтрак, постепенно превратившие в обед, незаметно перешел бы в ужин, после чего пришлось бы звать четырех слуг, чтобы отнеси-бесчувственное тело гостя в постель. Но, памятуя о предстоящей дороге, Кожух изо всех сил старался пить в меру, что давалось ему с большие трудом по двум причинам: вина были прекрасными, а мера — понятием, безграничным.

— Увы, дорогой Елизар, несчастья посланы нам свыше, чтобы испытать наше смирение, — печаль но вздыхал он, рассказывая о своих бедах, — и если бы не ты и твоя всему миру известная доброта, я подох бы в дороге от усталости и жажды. Он выпил и деловито спросил:

— Так на чем это я остановился?

— На том, что ты послал письма соседям.

— Вот-вот. Я предложил этим несчастным помощь. Совершенно бескорыстную дружескую помощь, Елизар. Ты ведь знаешь, да и все знают, какой я добрый человек. Я просто места себе не нахожу, когда вижу людское горе. Но я всегда бываю жестоко наказан за свою доброту. Жестоко! И вот на меня нападает это чудовище, этот изверг — Леваш Копыто. За что, Господи?! — Кожух закатил глаза и сделал вид, что помолился. — Этот кровавый злодей убил моих бедных ребят! Всех! А моя дорогая, любимая жена… мои детки… Боже мой, Боже… Есть же на свете такие убийцы! А еще перед этим я потерял своего лучшего друга!

— Какое несчастье, — посочувствовал Елизар и наполнил опустевшую чашу Яна. — А что с ним случилось?

Кожух залпом выпил и, склонив голову на плечо, горько задумался, машинально подставив чашу Елизару, который наполнил ее снова. Ян Кожух Кроткий с горестным выражением лица рассматривал кончик своего носа и, казалось, видел там отражение минувших событий.

— Ах, какой это был человек, Елизар! Мы с ним, правда, недавно сдружились, но зато сразу и навечно! Какой это парень! Храбрец! Смельчак! Воин! И надо же мне было отпустить его к этому проклятому Медведеву!