Из Флитвуда в Дуглас, туда и обратно в течение дня. А зимой — из Хейшема в Дуглас, на час дольше. Но когда я слышала, как он выходит на работу рано утром, как он пытается растормошить на дворе свой дряхлый «хилман», я думала: скоро он будет в море, мой папа Билл, поплывет сначала туда, а потом домой.

Только однажды он домой не вернулся.

Я никогда не говорила «матрос», это звучало неправильно, хотя и в этом слове было что-то дурное, девчонки хихикали, когда его слышали. Матрос, волосами весь оброс. У матроса хрен до носа. Но когда-то он был настоящим моряком — по крайней мере, так он говорил. Повидал белый свет. Шанхай, Иокогама. А потом встретил маму, и пришло время остепениться. По крайней мере, так говорила она. Их сумасшедшая ночь в Ливерпуле. Коричневые бицепсы, наколки и добрая порция соли. Моряк, забудь свои скитанъя. Хотя теперь трудно поверить, что это было, трудно представить себе, чтобы мама была той женщиной, особенно если поглядеть на этого зануду Невилла из муниципалитета, которого она подцепила взамен. «Мэнди, познакомься с мистером Лонсдейлом». Невилл Лонсдейл, городское строительство. С тех пор у нас началась другая жизнь.

Он имел привычку подносить ко мне свою блинообразную физиономию, улыбаться на манер священника и говорить: «Ну так кем же ты хочешь быть, Мэнди, кем же ты хочешь стать, когда вырастешь?» Зарабатывал себе очки в ее глазах. Прикидывался, что я ему небезразлична, что он меня уважает. Заботливый нашелся. А я хотела сказать, что хочу быть пропащей, тем более что меня все равно могила исправит, как говорил папа. Хочу быть Мэнди Блэк, хочу быть пропащей.

Такой я и была. Шаталась по барам да по танцам, скакала и орала, позволяла задирать себе юбку и еще похуже того. Позволяла тискать себя по углам. Я послала мать с Невиллом к чертям собачьим — иначе говоря, поступила с ними так же, как они со мной. Больше того, сказала своей лучшей подруге, с которой мы вместе грешили, Джуди Баттерсби: «Как насчет Лондона? Огни большого города. Ты да я». Но она так и не появилась, сдрейфила, овца несчастная.

Но, по-моему, я всегда, до самого последнего момента, надеялась на то, что он вернется и попросит прощения за все пять лет. Кинет в угол сумку с вещами, а потом выкинет из дому Невилла. Тогда и мне не пришлось бы убегать.

Но его «хилман» нашелся не во Флитвуде, а в Ливерпуле. Так что он мог отправиться куда угодно. Не к той шлюхе на остров Мэн, а по всем шлюхам Шанхая и Иокогамы. У меня сложилась такая картина — дурацкая, но я до сих пор ее вижу. Что он уплыл в Южные моря. Туда, где зеленеют лужайки под кокосовыми деревьями. Что он и сейчас там, на тридцать лет моложе, с цветочком за ухом. Как Адам, который живет где-то далеко со своей Евой.

***

«Как тебя зовут, красавица?» — спросил он.

«Джуди», — ответила я.

«А я Мик, — сказал он. — Тебе куда в Лондон — куда-нибудь или все равно куда?»

«Все равно куда», — ответила я.

«Отвезу тебя на Смитфилд, — сказал он. — Слыхала про Смитфилд? Через два часа будем. Все в порядке, красавица, все тип-топ, пока можешь вздремнуть».

***

Вот так Мэнди Блэк, или Джуди Баттерсби, поскольку путешествовала она под этим именем, была доставлена в Лондон в рефрижераторе и увезена в мясном фургоне, успев разве что краешком глаза увидать Лестер-сквер. Это известная история, ее мусолили почем зря, может, слухи и до Оллертон-роуд докатились. Сменить Блэкберн на Бермондси казалось шагом вверх. Но теперь, когда я думаю об этом, когда смотрю на тех, кто сидит у магазинов и под уличными арками, кутаясь в вонючие одеяла, я думаю, что мне повезло. И, вспоминая девчонку с рюкзаком, топающую по шоссе А5, я думаю: это было мое приключение, мое главное приключение, хотя длилось оно от силы часов двенадцать.

Удрать из дому и найти себе другой дом в пределах одного дня, хотя новый дом и не был настоящим домом, не больше, чем старый. В новом доме все было не тем, чем казалось: сын, чей дом был не здесь и все же здесь, дочь, чей дом был здесь и все же не здесь, потому что на самом деле ее следовало бы отправить в приют, отец с матерью, которые не были настоящими отцом и матерью, разве что относились ко мне как настоящие.

Почему я осталась там? Почему не махнула дальше — и поминай как звали? Когда в мире только и разговоров, что о переменах, все куда-то бегут. Дело было, понятно, не в одном Винсе. И не в том, что где- то в душе мы с ним и правда были как брат и сестра, если не хуже — как отец с дочерью. Почитай что вчера с Ближнего Востока, «из ада под названием Аден, куколка», — и сумка, валяющаяся в углу той самой спальни, где он и обжиться-то заново не успел, сразу пришлось освобождать ее для меня. «В. И. Доддс». И его запах внутри — пота, и машинной смазки, и армейской службы. Наколки на руке. «Лижи не лижи, все равно не слижешь». Так что это было как совершить кровосмешение, как разом вынести все на свет божий, как пойти на риск там, где по идее должно быть безопасней всего. Мой дом, моя крепость. Да еще в фургоне — в фургоне у дяди Рэя, точно пара цыган.

Из Блэкберна в Бермондси, хотя об этом ли я тогда грезила. Но вот где я осталась, и вот кем я стала. Подстилкой Винса, женой Винса, его сестрой, дочерью, матерью, всей его семьей. Плюс маленькой взрослой дочкой Джека и Эми. Как будто напрочь забыла, кем была та девчонка на шоссе А5. Как будто те двенадцать часов пути могли превратить меня в кого угодно. Кем желаете стать, Мэнди Блэк? Ноябрь шестьдесят седьмого. Год «Сержанта Пеппера». Четыре тысячи дыр в Блэкберне, Ланкашир. [13] Это было не в среду, в пять утра, а в четверг, в восемь вечера. Но у меня в голове все вертелась та песенка, как будто она была про меня: она уходит из дома — прощай, прощай.

***

«Шершень», — сказал он.

«Что?» — спросила я.

«Самолет-снаряд, — пояснил он. — В-1. Развалил дом, прикончил всех, кроме меня. Я не тот, кто ты думаешь, не Винс Доддс».

Могла бы сама догадаться, подумала я. Не только по твоей внешности, но и по тому, как ты держишься особняком, по тому, с какой охотой ты согласился освободить мне спальню и ночевать в фургоне. Но ведь была у тебя и задняя мыслишка, ты ведь схитрил, разве не так, Винс?

Пускай спит в моей комнате.

А ты куда, Винси?

Что-нибудь придумаю.

Я хотела сказать ему: «Я тоже не та, кто ты думаешь». Потому что не знаю, кто такая Мэнди Блэк, пока не знаю — я только пытаюсь в этом разобраться.

Но я уже сказала Джеку, сидя в его мясном фургоне, когда мы совершали что-то вроде утреннего тура по Лондону: «Я назвала вам чужое имя, меня зовут не Джуди. На самом деле я Мэнди, Мэнди Блэк из Блэкберна». «А кто такая Джуди?» — спросил он. «Никто», — ответила я.

Олд-Бейли, собор Святого Павла, Лондонский мост, первые лучи рассвета над серой рекой.

«Моя настоящая фамилия не Доддс, а Причетт», — сказал Винс.

Я почувствовала, как он съеживается, опадает внутри меня. И улеглась щекой ему на грудь.

«Это не секрет, — сказал он. — Это факт. Хотя он всю жизнь пытается его игнорировать».

«Кто?»

«Старик, — сказал он. — В смысле, Джек. Ты думаешь, почему я вообще слинял? Зачем подался в армию? Затем, что не хочу я быть Винсом Доддсом. Мальчиком на побегушках в мясной лавке».

«Но ты же вернулся», — сказала я.

«Вернулся, чтобы он знал», — ответил он.

«Мужикам проще, — сказала я. — Можно записаться в солдаты, можно уйти в море».

«Поторчала бы в Адене, не так бы запела», — сказал он.

Я принялась вылизывать его наколки. Одна была с буквами ВИП, а под ними кулак с молнией. Я сказала: «У тебя на сумке стоит „Доддс“. Так кем ты хочешь быть, Винс? Чем хочешь заниматься?» И он ответил: «Машинами».

«Машинами?» — переспросила я.