А жизнь шла нормальная, обыкновенная, как и у других. Уже матери их, встречаясь у колодца, говорили, что, пожалуй, и женить бы ребят неплохо, чтобы не забаловались.
Но все вышло по-иному. Привез однажды пассажирский поезд из Москвы уже пожилого, но все еще бойкого мужчину, с рыжей, по-чудному подстриженной бородкой и увесистым, изрядно потертым, с ремнями и замками портфелем. Обосновался приезжий в Доме колхозника, вывесил на столбе на базаре объявление о том, что производится организованный набор рабочей силы для работы на предприятиях Крайнего Севера и Дальнего Востока.
Самаркин и Волобуев как-то больше для смеха зашли поговорить с рыжебородым и попали как мухи в патоку. Уполномоченный оказался сладкоголосым жохом, наобещал ребятам известные всем златые горы и реки, полные вина. О Севере он говорил чуть ли не стихами, взахлеб описывал красоты северного сияния и белых ночей, а о Полярном круге изъяснялся так убедительно, словно щупал его собственной рукой. Тыкая кривым указательным перстом в помятые бумажки, он усердно перечислял, какие блага в смысле подъемных, проездных, квартирных, надбавок за отдаленность и вредность посыплются на головы дружков, если они подпишут трудовой договор.
Справедливости ради следует заметить, что длинные рубли не соблазнили ребят, впрочем, может быть, потому, что не очень-то поверили они рыжебородому искусителю и его потертым бумажкам. Так бы и кончилась вербовочная история, если бы через несколько дней — по случайному ли стечению обстоятельств или по наущению рыжебородого — не вызвали дружков в райком комсомола. Секретарь райкома повел речь о том, что стройки коммунизма есть не только на Енисее и Ангаре, что для комсомольцев не менее почетно трудиться и на Крайнем Севере, на предмет чего есть в райкоме комсомольские путевки.
— Поезжайте, ребята, в Воркуту. На шахту. Трудно? Трудно! Но вам ли трудностей бояться? Ведь солдаты! А там сейчас фронт. И рабочих рук не хватает.
Из райкома Самаркин и Волобуев вышли в расстройстве чувств. Шутейный, от нечего делать треп с заезжим вербовщиком неожиданно оборачивался делом серьезным, которое может перевернуть всю жизнь, пустить ее по другим — бог его знает каким — рельсам.
Что за штука Воркута? Дружки попытались навести справки, но сведения, добытые у знающих людей, были весьма противоречивыми, смутными. Одни твердо и определенно утверждали, что знают Воркуту, как пять своих пальцев, что это гиблые, отпетые места, обетованная земля зеков. Другие же бывалые люди уверяли: Воркута — богатейший край, тот же Донбасс, только чуть подальше, и жить там — одно удовольствие.
Хоть стой, хоть падай! Но видно, жила в сердцах друзей жар-птица, именуемая романтикой. Захотелось им собственными глазами увидеть и северное сияние, и Полярный круг, и все такое прочее. Думали ребята, гадали и решили: «Поедем!»
По дороге в неведомую Воркуту Самаркин и Волобуев сделали остановку в Москве. Дел в столице у них никаких не было, и они просто бродили по улице Горького и Арбату, заглядывали в магазины и пивные заведения. Неизвестно, каким путем попали даже в Исторический музей. Под стеклом в ящиках, похожих на гробы, чинно лежали малопривлекательные камушки, обломки, черенки, ржавые-прержавые ножи. В первом зале ребята еще крепились, но, когда, перейдя во второй зал, увидели, что драгоценным черепкам и трухлявым достопримечательностям несть числа, переглянулись, горестно вздохнули по поводу своей необразованности и с постными выражениями лиц повернули к выходу, провожаемые укоризненными взглядами экскурсоводов.
Из прохладной эпохи мезолита и неолита ребят потянуло к животрепещущей современности. На площади Революции спустились они в метро и уже минут через тридцать беспечно прохаживались по аллеям Измайловского парка культуры и отдыха.
Вышло так, что с ходу познакомились они в парке с двумя девчонками-хохотуньями. В ярких платьях, с модными по тем временам прическами «конский хвост», девчата показались им необыкновенными красавицами, вроде артисток. Да и имена у них были не в пример солнцевским: Матильда и Диана.
Ребята угощали новых знакомых мороженым, сводили в кино и даже все вместе сфотографировались на дальней аллее у бродячего фотографа, больше, впрочем, похожего на старого одесского налетчика эпохи Бени Крика, чем на представителя мирной профессии.
Вечером, прощаясь, Вася шутя пригласил:
— Приезжайте к нам, девчата, в Воркуту. Не пожалеете!
Девчонки помахали ручками с наманикюренными пальчиками, пообещали:
— Приедем! Отбейте телеграмму!
В день отъезда из столицы Самаркин и Волобуев пошли на Красную площадь. Мавзолей был закрыт, и они просто стояли и молча смотрели на темный полированный гранит, на твердые буквы «Ленин», на часы на Спасской башне и красный флаг над куполом белого здания, верно самого главного.
…За Вологдой потянулись скучные леса, болота, редкие деревеньки, захолустные станции со смешными, не по-русски звучащими названиями:
Пундуга,
Сямба,
Гам,
Войвож,
Изъяго…
По молодости своих комсомольских лет, по самонадеянному желанию быть только на самом трудном, на главном — как и их отцы-солдаты — направлении Василий Самаркин и Федор Волобуев попросились в забой, в лаву: «Знай наших, солнцевских!»
Теперь, вспоминая те первые дни, сами удивляются, какой трудной, тяжелой, изнурительно- невыносимой показалась им тогда работа под землей. Будто вся толща породы ложилась на плечи, давила, угнетала. А выйдешь из шахты — серое небо, промозглый гнилой ветер. Тоска! Так хотелось к себе, в Солнцево, где сады, песни, девчата, высокое просторное небо. Воздуха сколько! Дыши — не хочу!
Они уже стали поговаривать о том, чтобы бросить все к чертовой матери, сесть тайком в поезд, и пропади они пропадом, Воркута, шахта, уголь и северное сияние.
Совсем собрались дать деру, да произошло непредвиденное. Поднявшись как-то раз на-гора, в нарядной на стене увидели новую стенгазету «Голос шахтера». Подошли к ней так, скуки ради: жизнь шахты их уже не интересовала. Обнаружили на видном месте заметку под броским названием «Молодцы!» В ней рассказывалось, как по велению комсомольского долга на шахту приехали два парня из далекого Солнцева, как сами попросились в забой — где трудней — и теперь с честью осваивают трудную, но благородную профессию шахтера. Молодцы!
С лицами хмурыми, как шихта, шли в общежитие Волобуев и Самаркин. Дернул же нечистый сочинить про них такую патоку. Зародилось даже сомнение: а не нарочно ли? Может быть, кто-то, догадавшись об их планах, просто взял друзей на бога?
Подходя к бараку, Васька зло усмехнулся:
— Не так заметку озаглавили, щелкоперы.
Федор не понял:
— Почему не так?
— «Будущие дезертиры» верней было бы.
Волобуев сплюнул и послал в адрес неизвестного автора похвальной заметки тяжелое, как кусок угля:
— Гроб-перегроб!
Дезертиры… Обидное слово было сказано. Самаркин понимал, что в создавшейся ситуации нужно действовать политично.
— Придется теперь еще месячишко повкалывать, пока забудется.
— Придется! — уныло согласился приятель.
Остались на месяц. Остались на второй. И вдруг оказалось, что совсем уж не так страшен черномазый шахтерский черт. И работать можно. И жить можно. И народ вокруг хороший. Даже белые ночи — занятная штука!
