словом, за каждым жестом. В душе было беспокойство, недоумение, обида.
Из разговоров взрослых он догадался, что приехавшая из России женщина — жена Сергея Николаевича Курбатова, его отца. Славек понимал, что жена отца не обязательно должна быть его матерью. Значит, у отца была и другая жена. Но все равно, почему она не обращает на него внимания, не спрашивает о нем, не заговаривает с ним, словно он ей совсем чужой. Может быть, она даже не знает о его существовании? Как же все понять? Ведь она Курбатова и он Курбатов?
А вдруг действительно правду говорят уличные мальчишки!
Насупившись, почти враждебно смотрит Славек в оживленное, ласковое лицо русской женщины. Она только притворяется веселой и доброй. Не может быть доброй и душевной женщина, которая не подошла к нему, не обняла, не сказала: «Здравствуй, Славек!»
Алексей Митрофанович Осиков еще при выходе из вагона предупредил всех членов делегации, чтобы никуда не отлучались, находились в зале ожидания вокзала: подойдет автобус и отвезет их всех в гостиницу.
А что получилось? Разгильдяй Очерет под предлогом, что хочет купить сигарет, сразу же отправился в буфет. Наскучило ли ему пить одному или по какой другой причине, но вскоре он вернулся из буфета и, пошептавшись с Курбатовой, потащил и ее туда же.
Черт знает что! Курбатова женщина неопытная, первый раз за границей, простодушная. Очерет запросто может втянуть ее в какую-нибудь историю.
Чем же они занимаются в буфете?
Бочком вошел Осиков в буфетный зал и скромненько остановился у красочного плаката, призывающего туристов пользоваться услугами воздушного транспорта. Сделал вид, что внимательно изучает воздушные трассы Польши. А сам — весь внимание.
Только многолетняя закалка и хорошо сохранившаяся нервная система позволили Осикову сдержаться при виде открывшейся ему картины. Прилюдно, посреди буфета, у сдвинутых столиков, заставленных бутылками, происходило грехопадение двух членов вверенной ему делегации. Что касается Очерета, то на него руководитель уже давно махнул рукой. Отпетый тип. Но Курбатова, Курбатова! Женщина положительная, выдержанная, как и подобает вдове героя, безупречная по всем анкетным данным.
Ясно, что всему виной — дурное влияние Очерета. Впрочем, может быть, и сама она не сахар. Что там анкетные данные! Даже поговорка такая есть: «В тихом омуте черти водятся». Или как в известной польской песне поется: «Тиха вода греблю рве».
В неизвестно какой компании Курбатова и Очерет смеются, чокаются, произносят тосты, ведут себя так, словно находятся не за границей, а, скажем, в Конотопе или Барсуках. И что означают возгласы: «Сто лят»?
«Нет, не сносить мне головы с Очеретом», — вздохнул Осиков. Было у него такое ощущение, словно он находится на борту самолета, терпящего аварию. Вынув из заднего кармана брюк записную книжку в измызганном коленкоровом переплете, записал для памяти: «В день приезда Очерет вовлек… — запнулся: упоминать ли фамилию Курбатовой? Пожалуй, не следует: — …вовлек одного из членов делегации в пьянство с иностранными гражданами в вокзальном буфете». Отдельно сделал пометку: «Проверить, какой смысл вкладывается в выражение «сто лят».
Ян наклонился к брату:
— Как погиб русский майор?
Юзек пожал плечами:
— Несчастный случай. Ехал на машине в Познань вместе с директором народной шахты Болеславом Лещиньским. И авария.
— Как, и Лещиньский погиб!
— Увы! Их похоронили в городском парке. Помнишь, у тех старых дубов.
Феликс сказал значительно:
— Могилы их рядом. Понимаешь, что означает. Лежат, как братья!
— Помню Болеслава. Ты с ним дружил, папа. И он умер!
Феликс нахмурился:
— Не умер, а убит. Убит врагами!
— Я думал, что у вас спокойно, — с недоумением проговорил Ян.
— Не все шло гладко. Нам вставляли палки в колеса. Убивали наших людей, срывали добычу угля.
— А теперь?
— Ты вернулся в добрые дни. Наша власть твердо встала на ноги. Ты не узнаешь наш город, нашу шахту.
Ванда не утерпела:
— Поздравь, Янек, папу. Он начальник участка. Коммунист.
С удивлением и беспокойством смотрел Ян на отца. Коммунист? Его отец — коммунист! Старый добрый человек, шахтер, никогда не занимавшийся политикой, любящий свою семью и свою работу, — коммунист! Слишком много черного слышал он о людях, которые называют себя коммунистами. Это не вяжется с родным обликом отца. Там, за границей, он думал: разве настоящий поляк может быть коммунистом? И вот первый коммунист, которого увидел на родине, — отец!
Феликс словно разгадал мысли сына.
— Не удивляйся. Война открыла нам глаза. Всем честным полякам. Теперь у нас одна рабочая партия. Какие дела! Сам увидишь…
Ядвига, улыбаясь, не скрывая своей любви к мужу, которую пронесла через сорок лет совместной жизни, пожаловалась:
— Отец совсем от дому отбился. День и ночь на шахте. Молодым и то так не работал.
Петр Очерет одобрительно кивнул головой:
— Добро! От и выпьем за нашу рабочу хватку!
Осиков не выдержал. В конце концов всему есть мера. Подошел к шумной компании и голосом, который ясно показывал, что только крайняя необходимость вынуждает его тревожить такое благородное общество, проговорил:
— Прошу прощения! Товарищ Очерет! Товарищ Курбатова! Мы ждем вас!
Феликс вскочил:
— Просим к нашему столу!
Осиков поклонился:
— Увы! Дела!
Курбатова и Очерет поднялись:
— Идем, идем!
Феликс взял за руку Курбатову:
— Дорогая Екатерина Михайловна! От имени всей моей семьи прошу вас почтить нас своим пребыванием. У нас жил Сергей Николаевич. Наш святой долг… Проси, мать! Дети, просите!
Все вскочили, окружили Курбатову и Очерета.
— Просим, просим! Обязательно.
Даже Славек, пересилив враждебность, которую испытывал к русской женщине, сказал, смущаясь:
— Приходите!
Осиков отошел в сторону. Было такое чувство, словно его обидели, обошли. Почему поляки приглашают в гости Очерета и Курбатову, а не его, руководителя делегации? Конечно, он не пошел бы в частный дом, и Очерету и Курбатовой не посоветует. Но все-таки обидно.
Екатерина Михайловна неуверенно оглянулась на Петра: он-то порядки знает — жил в Польше. Очерет улыбался. Значит, одобряет.
Екатерина Михайловна положила руку на плечо Славека:
— Спасибо, спасибо! Обязательно придем!
