Юрий Казаков, любимец Паустовского, спился — и замолчал на годы…

Судьба Бориса Балтера еще страшнее: израненный герой войны, бывший командир полка, он не выдержал придирок, травли фильма, поставленного по его книге «Трое из одного города», и умер после двух инфарктов.

Отчего не щадили его, зверствовали в райкомах и горкомах? Он подписал письмо, протестующее против практики закрытых политических процессов в России. Он хотел суда по справедливости — только и всего — и был убит!

Наум Коржавин (Мандель) не подписывал и письма протеста. Его стихи были найдены в столах арестованных студентов, не желавших повторения сталинщины. Этого было вполне достаточно, чтобы вытолкать его из России.

Чем талантливей автор «Тарусских страниц», тем круче с ним расправлялись.

Если мы вспомним судьбы остальных, отнюдь не начинающих авторов «Тарусских страниц» — Марины Цветаевой, Николая Заболоцкого и других, — то судьбу русской литературы советского периода можно постичь без особых усилий. Кто любил Россию, для кого она была дороже жизни — того и добивали тюрьмой или изгнанием.

«Тарусские страницы» помогли создать редкую в России обстановку некоторой терпимости властей к правде; но не только они одни. Прямыми «тематическими мостками» к Солженицыну стала повесть Вениамина Каверина «Семь пар нечистых».

Как известно, Александра Солженицына впервые напечатали в «Новом мире» в том же году. Спустя 9 месяцев.

В повести «Семь пар нечистых» поражает достоверность лагерных деталей — до Солженицына так мало знали об этом.

Вот грузят заключенных. Пересчитывают, поставив на одно колено. В трюме, по обыкновению, хозяйничают уголовники. Бандит Алемасов, «пахан» уголовников, решил захватить пароход «Онега» и угнать его в Норвегию.

Все подготовлено для захвата парохода. Банда терроризировала зэков-бытовиков, политических.

И вдруг над «Онегой», идущей по Кольскому заливу, пронесся самолет с черными крестами. Убил часового, и тот свалился в трюм Так зэки узнали о том, что началась война.

Война, решил Алемасов, облегчит захват судна. А все произошло наоборот. Даже у тех, кто сочувствовал Алемасову, пробудилось, окрепло чувство тревоги за Россию. Захват судна стал невозможным. Когда зэки стали выгружаться в районе, к которому подходили гитлеровцы, они с ходу вступили в бой, застрелив бандита Алемасова…

Повесть «Семь пар нечистых» перекликается с повестью Казакевича «Двое в степи». Пятнадцать лет понадобилось для того, чтобы снова пробилась к людям тема Казакевича, вызвавшая ярость Сталина: осуждают патриотов России.

Тема эта появилась и у Твардовского, и у Ольги Берггольц, и у Галины Николаевой.

Откликнулись на нее, не могли не откликнуться, и литераторы «от палаческой гильдии» — А. Чаковский, например, в своей книге «Год жизни» пишет: «Когда-то Хомяков был начальником строительства… Его судили. И вот уже давно кончился этот срок, а человек все время чувствует себя свободным «до поры, до времени». И ничего путного из него уже не получится…»

Александр Чаковский невольно выдает мысли испуганных палачей, захвативших места преданных ими людей. Так же пытается, как говорится, набросить тень на плетень и серый, бездарный Михаил Алексеев, один из руководителей Союза писателей, «оплот режима».

Но попытки обратить реку вспять ни к чему не привели. Возвращались бывшие зэки, среди них — таланты, писавшие о пережитом. Выходили книги давно известных писателей, которые заставляли людей думать…

Среди таких книг была и повесть Павла Нилина «Жестокость», прорвавшаяся в печать вскоре после XX съезда партии.

Герой Павла Нилина, работник угрозыска Венька Малышев твердо убежден, что советской власти обман не нужен. Он дает возможность бежать из заключения крестьянину Лазарю Баукину. Веня поверил в невиновность Баукина.

Лазарь Баукин и его односельчане повязали главаря банды Воронцова, как Баукин и обещал Вене Малышеву, и привезли в город. А начальник угрозыска приказал расстрелять и атамана-бандита, и Лазаря Баукина, и других крестьян, чтобы присвоить себе, а заодно и Вене, заслугу поимки опасного бандита.

Еще до этой трагедии Веня Малышев спорит с партийным журналистом «при органах» Узелковым, который совестливость относит к категории чуждой большевикам «христианской морали». Спор этот перекликается с темой «Гедали» Исаака Бабеля и многих других рассказов. И немудрено: спор этот о судьбе России, о погибели Русской земли, поверившей, путь ненадолго, Смердяковым и смердяковской морали: мол, коль бога нет, то все дозволено.

После расстрела Лазаря Баукина и его односельчан Веня Малышев кончает жизнь самоубийством.

…Художественные образы П. Нилина, основанные на подлинных наблюдениях, несут в себе, однако, гораздо большую нагрузку, чем это может показаться с первого взгляда.

Галина Николаева в своих книгах винит в произволе «органы». Вениамин Каверин обрушивается на доносчиков, в кляузах которых, убедительно пишет он, «было все — и расчет на невежество, и мнимая правдивость подробностей, и страшная логика кривды, почти непонятная, но бьющая в самое сердце».

Приближается к глубинной — нилинской правде, пожалуй, лишь писатель Валентин Овечкин, который пытался умереть как Веня Малышев, выстрелив себе в висок из охотничьего ружья.

В нашумевшей очерковой повести «Трудная весна» есть у него партийный работник Холодов. Из «органов» он, а теперь — партийный секретарь, да все по привычке доносы пишет. «Как волка ни корми, он все в лес смотрит», — пишет Валентин Овечкин.

Откуда эта укоренившаяся привычка писать доносы, ставшая второй натурой холодовых?.. Как мог привыкнуть такой Холодов к праву на оговор?

Ответы на эти жгучие вопросы и дает повесть Павла Нилина «Жестокость». Дело в том, что действие повести происходит в начале двадцатых годов, при жизни Ленина.

Сталина как организатора террора еще не было. И хотя Нилин писать открыто об этом не мог, не мог поступить так, как, скажем, Василий Гроссман в своей самиздатовской, вышедшей за рубежом повести «Все течет», — тем не менее само время действия нилинской повести подтверждает: честные люди, попавшие в «органы», вынуждены были стреляться и в начале двадцатых годов, при Ленине, и в тридцатых — сороковых — в дни сталинского террора.

Необходимо напомнить о высоком уровне мастерства, достигнутом литературой в эти годы. Именно тогда появились рассказы Василия Аксенова «На полпути к луне», Владимира Тендрякове «Тройка, семерка, туз» и «Вологодская свадьба» Александра Яшина.

Авторы этих и некоторых других произведений зачерпнули из глубин современного языка, крестьянского или полублатного, заполонившего города; приучили читателя-пуриста не чураться городского сленга, на котором говорит почти вся молодая Россия. И тем самым невольно приблизили читателя к восприятию солженицынской прозы, подготовили его — и своей глубиной, и новым ракурсом привычных тем.

Путь Солженицыну был открыт. Впереди его ждали тысячи случайностей, решавших, быть или не быть Солженицыну. Но эти случайности были административного, чиновного порядка. Литература свою роль выполнила. Остается ответить на крайне важный для истории современной культуры вопрос. Чем объяснить, что именно эти два года стали для литературы сопротивления годами «полураскрытых дверей»?

В марте 63-го года Хрущев снова захлопнет тяжелую дверь, грубо обругав приглашенных к нему писателей.

В чем причина двухлетнего благодушия властей?

Во-первых, прошел испуг правителей перед солдатом-правдоискателем, вернувшимся с войны.

Во-вторых, начал гаснуть давний страх перед писателем-бунтарем. Взвился советский спутник, затем — ракета с человеком. Что по сравнению с баллистической ракетой какие-то московские бунтари с улицы