На следующее утро, когда небо окрасилось ранним светом, воробьи взбили воздух своими крыльями, коровы загремели цепями, прокричал петух, побледнели звёзды на небосклоне и зашуршали по шоссе первые машины, Уилбур проснулся и взглянул на Шарлотту. Он увидел её в верхнем углу у задней стенки своего загончика. Шарлотта тихо сидела, широко раскинув свои восемь ног. Казалось, что за ночь она стала гораздо меньше, а рядом с ней Уилбур увидел прикреплённый к потолку странный предмет, похожий на мешок или кокон. Он имел цвет персика и казался вылепленным из сладкой ваты.

— Ты спишь, Шарлотта? — спросил он мягко.

— Сплю, — ответила она.

— Что это за чудесная штучка рядом с тобой? Ты сама её сделала?

— Конечно, — ответила Шарлотта слабым голосом.

— Это игрушка?

— Я бы так не сказала. Это мой мешок для яиц — мой шедевр.

— А что такое «шедевр»?

— 'Шедевр'- это французское слово, и значит 'главная работа'. Мешок для яиц — это главное дело моей жизни, моё высшее достижение.

— А что там внутри? — удивился Уилбур. — Неужели яички?

— Пятьсот четырнадцать яиц, — ответила Шарлотта.

— Целых пятьсот четырнадцать? Шутишь!

— Я сама сосчитала. Как стала считать, так и не остановилась, чтобы голова была чем-то занята.

— Какой красивый мешочек! — воскликнул Уилбур и обрадовался, будто он сам его сделал.

— Правда, хороший? — улыбнулась Шарлотта и погладила мешок передними лапками.

— Крепкий — это уж точно. Я сплела его из самых крепких нитей. Они воду не пропускают, и яичкам в них тепло и сухо.

— Шарлотта, — спросил Уилбур задумчиво, — у тебя на самом деле будет пятьсот четырнадцать детей?

— Если ничего не случится, так и будет, — подтвердила она. — Но, конечно, они не появятся до следующей весны.

И Уилбуру показалось, что прозвучала эта фраза грустно.

— О чём ты грустишь? Мне кажется, ты должна быть совершенно счастлива.

— Не обращай внимания, Уилбур, — ответила Шарлотта. — У меня просто сил больше не осталось. А грустно мне потому, что я никогда не увижу своих детей.

— Что ты, Шарлотта! Ты обязательно их увидишь! Мы все их увидим. И как замечательно будет следующей весной в нашем хлеву, когда под потолком и повсюду будут бегать пятьсот четырнадцать паучков! А у гусыни будет новый выводок гусят, а у овец — маленькие ягнятки!

— Может быть, — согласилась Шарлотта спокойно. — Только я чувствую, что мне никогда не увидеть венца трудов этой ночи. Мне что-то нездоровится, и, сказать тебе правду, меня одолела немощь.

Уилбур не понял слова «немощь», но ему не хотелось надоедать Шарлотте и переспрашивать. Всё же беспокойство взяло верх, и он спросил:

— Что такое «немощь»?

— Это значит, что силы покидают меня, и я начинаю ощущать свой возраст. Я ведь немолода, Уилбур. Но ты не беспокойся обо мне. Сегодня — твой великий день.

Посмотри на паутину — как ясно она видна в росе!

Никогда паутина Шарлотты не казалась прекрасней, чем тем утром: каждая нить её была усыпана яркими капельками ранней утренней росы. Лучи с востока осветили её ясный рисунок — вершину строительного искусства. Через час-другой народ потечёт здесь потоком и будет потрясён надписью и Уилбуром, и ниспосланным чудом.

Пока Уилбур разглядывал паутину, показалась пара усов и острая мордочка.

Темплтон прокрался поперёк загончика и шмыгнул в угол.

— Вот я пришёл! — просипел он. — Ну и ночь.

Казалось, его раздуло вдвое больше обычного размера, а пузо стало круглым, как банка с вареньем.

— Ну и ночь! — прохрипел он опять. — Пир и веселье! Можно жрать в три горла.

Что там в три горла — десять брюх можно набить! Я съел остатки тридцати обедов.

Никогда люди столько мне не оставляли, и всё так чудно пропахло, скисло и подопрело к концу жаркого дня. Да, море удовольствий, друзья мои, море удовольствий!

— Как тебе не стыдно, — сказала Шарлотта с отвращением. — И если тебе сегодня скрутит желудок, то, ты, честное слово, это заслужил.

— Не беспокойся о моём желудке, — пробурчал Темплтон. — Он переварит что угодно. И, кстати, я принёс тебе одно неприятное известие. Когда я проходил мимо того кабанчика рядом, который называет себя Дядей, на его загоне висел голубой вымпел: это значит, что он получил первый приз. А тебя, Уилбур, похоже, выперли, так что успокойся: никакой медали тебе ни видать. Закерман ещё передумает: вот захочется ему румяных отбивных и копчёной колбаски — к кому тогда он подойдет с ножом, как ты думаешь?

— Хватит! — прикрикнула на него Шарлотта. — Ты так набил себе брюхо, что вообще не понимаешь, что мелешь! Не обращай на него внимания, Уилбур.

Уилбур старался не думать о словах крысы и решил сменить тему разговора.

— Темплтон, — сказал он. — Если бы ты не был таким тупым, ты бы давно заметил, что Шарлотта сделала себе мешок для яиц. Скоро она станет мамой, и, чтоб ты знал, в этом мешочке пятьсот четырнадцать яичек!

— В самом деле? — удивился Темплтон и подозрительно посмотрел на мешок.

— Да, в самом деле, — вздохнула Шарлотта.

— Поздравляю! — пробормотал Темплтон. — Ну и ночка! — Он закрыл глаза, подгрёб под себя соломы и глубоко заснул, а Уилбур и Шарлотта были рады избавиться от него хоть на час.

В девять часов утра грузовик мистера Арабла подкатил к загончику Уилбура на ярмарке.

— Посмотрите! — закричала Ферн. — Посмотрите на паутину Шарлотты! Смотрите, что там написано!

Взрослые и дети так и уставились на надпись, схватившись за руки.

— 'Скромный', — прочитал мистер Закерман. — Пожалуй, не самая удачная характеристика для Уилбура!

Все были в великой радости от того, что чудо с паутиной повторилось, а Уилбур с обожанием смотрел на их лица. Он выглядел очень скромным и очень благодарным.

Ферн подмигнула Шарлотте, а Лэрви занялся делами. Он вылил в лоханку ведро тёплого пойла, и пока Уилбур завтракал, нежно почёсывал его гладкой палочкой.

— Эй, подожди минутку! — закричал Лэрви. — Посмотри на это! — и он показал на голубой вымпел над загоном Дяди. — Этот кабан уже получил первый приз.

Взрослые уставились на вымпел, а миссис Закерман чуть не расплакалась. Никто не проронил ни слова. Все просто стояли и смотрели на вымпел, а Лэрви достал огромный носовой платок и громко высморкался — так громко, что заржали лошади на конюшне на другом конце ярмарки.

— Дай мне денег, — попросила Ферн, — я пойду гулять по главной аллее.

— Стой здесь! — приказала мама, и у Ферн на глазах навернулись слёзы. — Что это вы все расплакались? — спросил мистер Закерман.

— Живо за дело. Эдит, принеси пахту!

Миссис Закерман осушила глаза платком, сходила к грузовику и вернулась с галлоном пахты.

— Час купанья! — объявил Закерман весело. Он, миссис Закерман и Эвери забрались в загончик Уилбура. Эвери медленно поливал Уилбуру голову и спину, и молоко стекало по его бокам и щекам, а