И действительно, притерпелись, постепенно тошнотворные запахи перестали их мучить, но идти было по-прежнему трудно. Пот заливал Богдану глаза, сердце колотилось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Сколько же они прошли? Кажется, еще шаг — и силы иссякнут…

Шкурат остановился.

— Отдых, — сказал. — Дальше будет тяжелее.

— А я думал, хуже быть не может, — вздохнул Богдан.

Заремба молча оперся на стену, стараясь избавиться от нестерпимой боли в пояснице. Богдан видел, как дрожат у него колени. “Да, — подумал юноша, — как-никак возраст дает о себе знать… Мучается, а молчит… Из железа человек!”

Богдан осветил фонариком циферблат и свистнул: целый час уже бредут они. Сколько же еще? Он присел на корточки, опустив на пол мешок с то­лом. Отдыхать так отдыхать: ежели впереди еще труднее — значит, надо собраться с силами.

Прошли еще метров пятьсот. Ход постепенно суживался; Богдан двигался, опираясь руками на настил, поросший какими-то лишаями. К счастью, становилось суше, жижа уже не чавкала под ногами.

Шкурат опять подал знак остановиться. Ход раздваивался. Старик вынул из кармана бумажку, долго разглядывал ее, недовольно хмыкал.

— Подождите здесь, — сказал и повернул налево.

Через несколько минут вернулся, пятясь назад. Помолчал немного, снова вытащил бумажку.

— Дела наши усложняются, — сказал. — Там завал…

Заремба придвинулся к старику.

— Как же быть?

— Попробуем в обход. Это дальше, и путь хуже, но ничего не поделаешь…

Шли еще с полчаса. Вдруг Шкурат погасил фо­нарик. Поднял руку, призывая к вниманию.

— Гасите свет! — прошептал. — И тише!

Бесшумно шагая, добрались до поворота. Впереди мерцал слабый огонек.

— Там кто-то есть, — прошептал Богдан. — Подождите здесь, я пойду вперед.

Опустив на землю мешок, он вытащил из кармана пистолет и двинулся по направлению огонька, который проступал все явственнее. Скоро Богдан понял, что это свет от фонаря. Подняв пистолет, он сделал еще несколько бесшумных шагов, потом лег на пол и пополз. Услышав голоса, на мгновенье за­мер. Потом заглянул за угол.

Узкая, точно склеп, пещера. Фонарь, подвешенный к сырому потолку, освещал мужчину и женщину, которые сидели на сбитом из неструганых досок лежаке. Несколько книжек, кастрюля, миска. Рядом с фонарем свешивалась полотняная торба.

— Руки вверх! — крикнул Богдан. — Не двигаться!

— Ой! — испуганно воскликнула женщина. Мужчина, сидевший рядом с ней, медленно поднял вверх худые, белые руки.

За спиной у Богдана уже тяжело дышали Заремба и Шкурат.

— Кто такие?

— Не трогайте нас, — сползла с лежака и упала на колени женщина. — Мы бедные люди, не делаем ничего плохого.

— Кто вы? — повторил свой вопрос Богдан.

— Это мой муж, Арон Чапкис, — плакала женщина, — а я его жена. Не трогайте нас, мы бедные евреи, и ничего у пас нет.

— Прекрати! — вдруг злобно воскликнул мужчина. — Мне не страшно, стреляйте! — рванул на запавшей груди грязную сорочку, дико сверкнул глазами. — Стреляйте!

Заремба сказал:

— Спрячь оружие, Богдан. А вы успокойтесь, никто не собирается вас убивать.

— Не трогайте нас, господа, — рыдала женщина. — Мы и так не знаем, на каком свете живем…

— Замолчи, Циля! — набросился на нее муж. — Не унижайся!

Заремба сел на ящик, заменявший стул. Женщина отшатнулась от него и прижалась к ногам мужа. В свитере с порванными рукавами, небрежно причесанная, с изнуренным лицом и бескровными губами, она казалась выходцем с того света.

— Успокойтесь, — ласково промолвил Заремба. — Мы — ваши друзья.

Евген Степанович помог мужу уложить женщину на постель, укрыть ватным одеялом.

— Давно здесь скрываетесь? — спросил Заремба.

Арон сидел на лежаке, опустив костлявые руки на колени. Он смерил Евгена Степановича долгим взглядом и спросил:

— Кто вы такие? Как сюда попали?

— Люди… — усмехнулся Заремба. — А попали, потому что нужно…

— Тут никому ничего не нужно, — утомленно сказал Чапкис. — Тут лишь мы и крысы…

— Давно скрываетесь? — снова спросил Заремба.

— Год…

— Год?! — переспросил Богдан. — И все время тут?

Чапкис кивнул. Была в его позе, в безвольных движениях, в голосе такая безнадежность, точно человек давно уже отрекся от всего живого, но живет потому, что искра жизни все еще тлеет в истощенном организме.

Богдан ужаснулся. Год в сырой, вонючей пещере, где можно стоять, лишь согнувшись… Год без света, чистой воды, воздуха, тепла…

— А как же с продуктами?

— Там, — мужчина показал вверх, — осталась подруга Цили. Она, когда удается, спускает нам немного еды…

Заремба посмотрел на пустой мешочек.

— Когда вы ели в последний раз?

— Два дня назад, — ответил Чапкис. — Должно быть, у Зои, — снова показал вверх, — ничего не нашлось.

Шкурат уже развязывал мешок. Вынул хлеб и сало, разделил на дольки головку чеснока.

— Ешьте, дорогие мои, — положил все на большой ящик. — Ешьте, не бойтесь.

Мужчина пододвинул дары незнакомцев жене. Горькая гримаса пробежала по его лицу, когда увидел, как жадно набросилась она на пищу. Сам, уставившись в стену, жевал лениво, казалось, даже неохотно. Заремба налил ему немного спирта. Поморщившись, тот выпил.

— Вообще-то я не пью, — виновато сказал он, — но ради такого случая. Спасибо вам за все, пребольшое спасибо…

Потом Чапкис рассказал, как год назад, когда начались массовые расстрелы евреев, он попытался организовать в гетто сопротивление. Но руководители общины стали обвинять его в провокации. Каждую минуту его могли выдать. Пришлось бежать. Сначала думали пробраться по канализационной системе за город, но ничего не получилось. Пришлось отсиживаться здесь, рассчитывая на помощь Зои…

— И что же вы тут делали? — вырвалось у Богдана.

Чапкис пожал плечами.

— Прятались, — сказал безразлично. — Циля еще обучала меня испанскому. Она ведь окончила университет…

— И не пробовали даже выйти наверх? — спросил с невольной резкостью Богдан.

— По ночам я изредка рискую ненадолго выходить. Жена очень боится за меня…

— И медленно умираете в этой грязной дыре! — снова воскликнул Богдан.

— Извините меня, — вмешалась женщина, — но ведь там у нас нет ни капли надежды. А тут можно выжить.

Богдан от волнения вскочил и больно ударился головой.

— Так тебе и надо, — засмеялся Евген Степа­нович. — Не горячись!

Он положил руку на худое колено Чапкиса и сказал:

— Помирать очень просто. Для этого не нужно ни большого ума, ни силы воли. А ежели, скажем,