отчего она стала похожей на мадонну со старинной иконы.
– Юрины шутки никто не понимает, кроме него самого, – обратившись к гостье, поспешил заметить Сивцов.
Она улыбнулась, и вечер продолжился в непринужденной атмосфере. Ее теперь ничего уже не могло омрачить: вопрос с родословной Марии Ильиничны был полностью решен. Она достала из сумочки еще один листок и развернула его. На нем оказалось генеалогическое древо Ульяновых, которые, как оказалось, изначально и вплоть до отца Ленина носили фамилию «Ульянины». На одной из самых последних «ветвей» располагались имя и отчество гостьи.
– Трудно быть внучкой Ильича? – спросила супруга Юрия.
– Сейчас нет, а раньше, еще в школьные годы меня всюду таскали, надо было выступать в школах, институтах, а один раз – даже в тюрьме. В общем, я ораторствовала детства, хотя все это мне не нравилось. А теперь, честно говоря, почти никто и не знает о моем существовании. Даже на работе! Мало ли на свете однофамильцев.
– А где вы работаете? – продолжила «допрос» жена Куркова, которой, видимо, хотелось перещеголять следователя-мужа.
– Я не революционерка, – засмеялась Мария Ильинична. – Просто бухгалтер в одной строительной компании, – и она шутливо продолжила: – Не привлекалась, в партиях не состояла, не замужем.
– А вот последнее нас интересует больше всего! – хитро воскликнула супруга Куркова. – Мы не хотим, чтобы Толик состарился холостяком!
– Да бросьте вы, – возмутился Сивцов. – Мне до пенсии еще далеко, все успею!
Сказав это, он вдруг ощутил какую-то чуть уловимую теплоту, которая обволакивала его и шла со стороны Машеньки. Он повернул голову и встретил ее взгляд. Зеленые искорки в ее глазах стали крупнее, они, как светофор, словно говорили ему: путь свободен.
Поболтали еще немного, правда, не говоря ни слова о расследовании, и в двенадцатом часу Мария Ильинична стала собираться. Сивцов вызвался проводить ее. Они ехали на трамвае, потом в метро, автобусе, и опять молчали, чувствуя, что слова не нужны.
Наконец, подошли к подъезду, где жил Сивцов. Мария Ильинична не позволила ему даже придумать слова на прощанье. Она просто и буднично сказала:
– Анатолий Михайлович, это же ваш дом. Куда вам глядя на ночь?! Как-нибудь разместимся. Пойдемте!
Сивцову вдруг захотелось взять ее на руки и бегом, через две ступеньки, вознести на свой одиннадцатый этаж.
6
Антону пришлось долго перевоплощаться, репетируя перед зеркалом роль приезжего охотника за длинным рублем. К счастью, он еще не успел обзавестись московским говорком и вполне мог сойти за украинца с востока. В принципе, для москвичей что Харьков, что Ростов, откуда он был родом, – почти одно и то же: мол, где-то там, на юге.
Следователи решили внедрить его на стройку гостиницы, где, как успел заметить Сивцов, требовались разнорабочие. Как подчеркнул Курков, такое единение с народом стало бы и хорошей трудотерапией для провинившегося младшего коллеги. Антону справили еще советский паспорт с украинской пропиской и справку о регистрации, нашли не бросающуюся в глаза простенькую одежду. Оставалось только «вытравить» остатки интеллигентности во взгляде и манерах. Этим и занимался Корицкий, стоя у зеркала.
– Хосподин прораб, – произносил он, акцентируя внимание на звуке «г», который должен звучать по- украински мягко, – дюжо хочется получить работу на вашей стройке. Я мнохо чего вмэю.
Получалось, вроде, неплохо, и к назначенному времени Антон почувствовал, что готов. Замысел был таким: сначала устроить Корицкого на работу, а потом через друга его отца запустить слух о том, что следствие намерено разобрать замурованный проем в тоннеле, проходящем неподалеку от территории стройки. Антону предстояло проследить: возникнет ли там суматоха, будет ли кто-то спускаться в канализационный колодец? Если это произойдет, значит – «горячо», и следователи идут по верному следу.
Прием на работу прошел на удивление легко. Прораб, даже не поинтересовавшись, действительны ли до сих пор на Украине советские паспорта, посчитал, что все документы в порядке, и оформил Антона временно, на три месяца. Утром следующего дня новоиспеченный разнорабочий по фамилии Ракицкий должен был прибыть на стройплощадку для доблестного труда на благо России, которую у него на родине в последнее время не особо-то жаловали, но все равно ехали сюда, чтобы «срубить трошки деньжат».
Справившись с первой частью задания, Корицкий позвонил домой, а потом, почти сразу, дяде Васе. Он передал привет от отца и услышал то, что хотел:
– Давай, Тоша, встретимся, давно не виделись.
Корицкий чувствовал странную раздвоенность: с одной стороны, долг требовал сделать все, чтобы нужная информация дошла до коммунистической верхушки, а, с другой, вести игру предстояло с близким для его семьи человеком, которого он знал с детства. Утешало единственное: тот использовал Антона втемную, а, значит, не был честен с ним. И это развязывало руки.
Василий Дмитриевич выглядел усталым: предвыборная гонка вступила в завершающую стадию, и приходилось много ездить по стране, убеждая избирателей голосовать за коммунистов.
– Накопал что-нибудь новенькое? – спросил он почти равнодушным тоном следователя.
– Представьте себе, накопал! – гордо ответил Антон.
– Ты, Тоша, прямо светишься! – заметил друг отца. – Не томи, рассказывай!
– Дядя Вася, это конфиденциальная информация, и я должен быть уверен, что вы никому ее не передадите, – тоном заговорщика зашептал Корицкий.
– Тоша, неужели ты мне не доверяешь?! – попытался возмутиться Василий Дмитриевич. – Мы же с